— Вот видите, — прервал ее размышления Калужкин, — сегодня, похоже, опаздывает. Может, в Кремль вызвали для демонстрации прорыва в отечественной генетике? А тамошние обитатели, говорят, пунктуальностью не страдают.
Бронислава расстроенно кивнула. Похоже на то. Ей придется провести утро без шефа. Что ж, работа у нее есть. И много. Только заниматься ею без Шварца совсем не так интересно…
— Пойду резать своих мышей, — улыбнулась она мельком. — Если хотите кофе — он ваш. Борису Леонидовичу сварю еще, как приедет.
И вышла. Калужкин вздохнул: почему он не умеет так увлечь собой? Раньше, до Брониславы, ему было наплевать на то преклонение, почти обожание, которое Боря вызывал у всех сотрудников. Он не мог не признать: еще в юные годы, до многочисленных степеней, премий Нассера и Американского научного общества и бесконечных публикаций, Боря создавал вокруг себя невидимую зону притяжения, некое завихрение полей в атмосфере, в которое попадали люди, даже чуждые науке. Попадали, чтобы смотреть на него горящими глазами, копировать, не замечая этого, его повадки: нервные движения музыкальных рук, манеру загребать уже почти седые — а раньше иссиня-черные — кудри на голове… И еще вот этот, казалось бы, абсолютно мужской жест, который теперь вовсю воспроизводила Броня: задумчивое почесывание всей пятерней подбородка, замерев перед микроскопом. Калужкин залпом выпил уже едва теплый кофе и пошел по тому же ультрасовременному коридору за материалами. Для него, человека, проработавшего пятнадцать последних лет в провинциальном НИИ, это здание тоже было источником негасимого восторга, но не от архитектуры и не от хайтековских примочек. Он восхищался элементарной заботой об ученых и результатах их труда.
«Наверное, — думал он, — я на уровне генетической подкорки отравлен воспоминаниями о сталинских шарашках». Потому и расставленные через каждые пять метров «антипожарные» кнопки, и душ, нависающий над входом в каждую лабораторию, на случай попадания едких реактивов на кожу, и холлы, оборудованные сигнальными лампочками, если холодильник с реагентами, не дай бог, открыт и при размораживании ученый рискует потерять тысячи часов неустанного труда, — все вызывало в Калужкине ощущение детского, удивленного счастья. Сегодня ему предстояло провести пару часов в холодной комнате. Температура в ней всегда поддерживалась около четырех градусов, и потому при входе в шкафу висели кофты и свитера работников для «внутреннего использования». У Калужкина на этот случай была предусмотрена лыжная кацавейка, и, надев ее под халат, он зашел внутрь и захлопнул за собой тяжелую дверь.
Ему показалось, что не прошло и получаса, как за прозрачной дверью появилась Бронислава и помахала рукой. Калужкин улыбнулся под маской: зачем бы она ни пришла — все радость, открыл дверь и, не снимая бахил и перчаток, вышел к ней в коридор.
— Простите, что отрываю, — широкие густые Бронины брови были сдвинуты, темно-синие глаза серьезны. — Но Бориса Леонидовича все еще нет на месте. У него в два совещание, а телефоны, ни мобильный, ни домашний, не отвечают…
Калужкин тоже нахмурился:
— Странно. Вряд ли бы он куда-нибудь сорвался, нас не предупредив.
— Я тоже так думаю, — закивала головой чуть ли не со слезами на глазах Бронислава. — Уже без четверти, а он…
Калужкин сорвал маску с лица, быстрым привычным жестом стащил бахилы, сунул все в урну у входа в «холодную комнату», взял Брониславу за мягкий локоть и чуть ли не потащил за собой по коридору.
— У вас же есть запасной ключ от его дома, так?
Бронислава сглотнула:
— Думаете, ему стало плохо? Сердце?
Калужкин ничего не ответил: у Шварца действительно было слабое сердце, он уже многие годы сидел на серьезной терапии и, не доверяя российским аптекам, возил себе тонны лекарств из Штатов.
— Бегите, возьмите ключ. Вы на машине? — спросил он и сразу вспомнил: — Нет. Значит, надо будет попросить съездить с нами охранника. Жду вас внизу.
Когда, запыхавшись, пятью минутами позже Бронислава выбежала во двор, машина стояла уже у выхода из подземной стоянки: новый «Хёндай», собственность института. За рулем сидел Коля, явно довольный неожиданным развлечением посреди рабочего дня. Рядом — озабоченный, так и не снявший халата Калужкин. Броня быстро прыгнула на заднее сиденье. Коля, чтобы произвести впечатление, молодецки газанул, чуть не врезавшись в створку ворот.
— Круто! Ни разу не был у шефа дома, — сказал он, подмигивая Броне в зеркальце заднего вида. — Денег, говорят, ему положили за директорство — мама не горюй! И дом, говорят, закачаешься!
Броня смущенно поглядела на затылок Калужкина. Тот молчал — думал о своем.
— Смотри на дорогу! — только и сказала она Коле.
Жил Шварц в соседней деревне — до работы доезжал за пять минут, и дом, как он сам говорил Броне, был обаятельный — застекленная цветными ромбами веранда, куда легко помещался большой круглый стол, просторные комнаты на первом и втором этажах. Эдакое жилище барствующего дачника начала прошлого века. Впрочем, оснащенное и горячей водой, и Интернетом. Борис перевез туда всю свою мебель из-под Вашингтона, где он с семьей прожил почти пятнадцать лет. Мебель, купленную по разным барахолкам, но очень уютную, — кожаный продавленный диван, покрытый пледом, тяжеловесные «клубные» кресла, плетеные стулья. Ничего шикарного в этой обстановке не было, дорога она лишь воспоминаниями о той жизни, когда Борина жена, Лиза, еще не умерла от рака, а обе дочки, еще маленькие, ладно устраивались на отцовских коленях. Они остановились у высокой ограды с железными воротами. Справа от них находился кодовый замок со звонком. Бронислава, первая выпрыгнувшая из машины, нажала, сначала несильно, интеллигентно, а потом уже не стесняясь, на звонок. Дом, едва видный из-за забора, молчал. Броня растерянно повернулась к Калужкину:
— Евгений Антонович, я не знаю кода.
Калужкин подошел к двери, нахмурился и нажал четыре цифры. Раздалось едва слышное жужжание — дверь приоткрылась.
— День рождения покойной жены Бориса Леонидовича, — ответил он на вопросительный взгляд Брониславы и толкнул ворота. Небольшой садик перед домом тонул в жасминовом цвете. В теплом душистом воздухе гудели шмели.
— Красота, — вдохнула воздух Бронислава, впервые улыбнувшись.
Колян, покручивая на пальце брелок с ключами от машины, хмыкнул. Лачуга какая-то. Краска облупленная, трава не стрижена. Директор Института генетики — кому рассказать! Он огляделся — слева, на островочке гравия, стояла машина директора: джип «вагонер», родом из 80-х, обитый деревянными панелями. «Офигеть!» — усмехнулся Колян. Он правда не понимал, как можно ездить на такой тачке, когда у тебя есть бабло на «Кайен»? Калужкин с Броней тем временем подошли к веранде, поднялись на обвитое лиловым клематисом крыльцо. Бронислава достала из кармана ключ, но не рискнула сразу открыть, а, сложив ладони лодочкой с двух сторон, заглянула на веранду.
Убаюканная мирными звуками сада, она не сразу поняла, что увидела — стол, стоявший посреди веранды, был опрокинут. А на ковре, покрывающем крашеный деревянный пол, лежал с закинутым вверх острым подбородком Борис Шварц. Вокруг — на рассеченном горле, на груди и животе — застыла кровь. Кровь обтекала стол и ножки сломанного стула, покрывала немаркий ковер, скапливалась в щелях плохо пригнанного деревенского пола, впиталась в домашние серые брюки и смешной фартук с торсом Аполлона.
