– Эта история началась, как ты и сама, конечно, уже
догадалась, в Минске. Давно, с десяток лет назад. Николай Самойлов, сын
местного торгового воротилы, один из завидных городских женихов, раз за разом
отказывался от требований отца жениться на дочери его старинного друга. Однако
об этом браке родители сговорились давно, когда жених с невестой были еще
малыми детьми, и Михаил Савич Самойлов, отец Николая, вовсе не хотел ссориться
с приятелем – богатым банкиром, который всегда охотно ссужал деньгами будущего
свата. Но Николай нипочем не соглашался просить руки банкирской дочери, и
вскоре выяснилось, в чем загвоздка. В любви! Николай был по уши влюблен в
молоденькую горничную своей матери, Стефанию. Он настолько увлекся, что намерен
был плюнуть на сословные предрассудки и жениться на ней. В доме начались
скандалы. Мать Николая, женщина болезненная, чуть ли не месяцами лежала
прикованная к постели и жалела Стефанию, к которой от души привязалась, и,
конечно, ни за что не хотела ссориться с мужем. А старший Самойлов разбушевался
не на шутку и пригрозил, что лишит сына наследства, выгонит из дому… ну и
сказал ему все, что принято говорить в таких случаях.
«Воля ваша, батюшка, – покорно ответил сын. –
Только со Стефкой я не расстанусь. А если вам угодно век доживать в
одиночестве, с деньгами нянчиться, а не с внуками, любви от золота ждать, а не
от родного сына, – если так, значит, делайте то, к чему душа лежит! А я
дом покину по первому вашему слову».
Отец после такой отповеди притих. Тут как раз умерла его
жена, в последние минуты заклиная Николая не противиться отцовой воле, беречь
отца, любить и ни в чем ему не перечить. Скрепя сердце Николай дал клятву,
однако, к его изумлению, отец не выгнал после смерти жены Стефанию из дому.
Перестал ее бранить, смягчился к ней, чаще начал привлекать сына к своим
торговым делам и как-то раз отправил его в Берлин в деловую поездку. Вернувшись,
Николай первым делом ринулся в комнату возлюбленной – и увидел ее в объятиях
своего отца. Оба были пьяны. Впечатлительный, влюбленный юноша бросился на отца
с кулаками, проклиная его, а потом в ужасе ринулся вон из комнаты – и упал без
памяти на пороге. А когда очнулся, обнаружил, что лежит голый в постели
Стефании, а ее тело покачивается над ним. Стефания удавилась на потолочной
балке.
Доселе я слушала молча, но тут не смогла сдержать
потрясенного восклицания. Георгий покачал головой: ты, мол, обещала не
перебивать! – и продолжал:
– В комнату заглядывали слуги. Кто-то вызвал полицию.
Появился и отец Николая. И начал обвинять сына в том, что тот погубил девушку!
По его рассказу вышло, что он, привлеченный шумом, пришел в комнату горничной и
застал там сущую оргию. Его сын, только что вернувшийся из деловой поездки,
насиловал Стефанию, а когда отец попытался ему помешать, кинулся на него с
кулаками. В доказательство старший Самойлов показывал изрядные синяки. Когда
осмотрели тело самоубийцы, выяснилось, что она точно была изнасилована.
Эта история могла бы наделать много шуму, когда бы
кто-нибудь озаботился судьбой несчастной горничной. Отец Николая внезапно взял
назад все свои обвинения и принялся уверять, что никакой оргии не было, он
ничего не знает, а почему девушка покончила с собой и кто ее обесчестил,
неведомо. Николай не находил в себе сил обвинить отца: помнил клятву, данную
умирающей матери. Однако знал, что сам-то он невиновен в смерти Стефании. Он
только и мог, что покинуть родительский дом.
Спустя несколько дней случилось еще одно страшное событие. В
дом Самойловых ночью забрался неизвестный злоумышленник и убил хозяина. Хотел,
видать, открыть сейф в кабинете, да был застигнут Самойловым на месте
преступления. Размозжил ему голову – и бежал. Николая вызывали в полицию,
однако у него было нерушимое алиби, подтвержденное несколькими друзьями.
Впрочем, это не помешало слухам: убийца-де был нанят им…
Его даже пытались привлечь к суду, но умелые адвокаты
помогли выкрутиться, тем паче что прямых доказательств его вины не было
никаких. Николая освободили, в положенное время он вступил в права наследства.
Хотя состояние отца и оказалось обременено долгами другу-банкиру, все же оно
оставалось значительным. Николай Самойлов стал богатым человеком. Спустя еще
несколько лет эта история вовсе забылась, он познакомился с Натальей Лешковской
и влюбился в нее. Она была сестрой его приятеля, школьного учителя, недавно
приехавшего из провинции, девицей умной, начитанной, совершенно непохожей на
тех барышень, которых встречал Самойлов в своем кругу, поэтому он увлекся не на
шутку и вскоре сделал предложение. Наталья сначала встретила предложение в
штыки, потом согласилась. Сыграли свадьбу, и постепенно она влюбилась в
человека, за которого вышла замуж. Да вот беда: спустя год после свадьбы
Николай Самойлов погиб. Он попал под поезд. Никого это особенно не удивило:
несчастный оказался пьян. Его похоронили, молодая вдова очень тосковала по
мужу. Не скоро заставила она себя убрать вещи Николая с глаз подальше, в сундуки,
и вот в одном из пиджаков она обнаружила письмо.
Я невольно вздрагиваю при слове «письмо», Георгий замечает
это и кивает:
– Ты верно угадала. Это было именно то письмо, которое ты
нашла в одежде Самойловой…
– Откуда ты знаешь, где я его нашла?! – изумленно
восклицаю я. – Я отдала тебе его, но ничего не успела сказать.
Я чувствую, как щеки мои загораются при воспоминании о том,
что именно мне помешало. Георгий слабо улыбается:
– Да, сказать ты не успела. Но очень многое мы узнали от
Дарьюшки и Луизы Вильбушевич…
– Иисусе! – Я невольно поминаю всуе имя господа. –
А она тут при чем?!
– Луиза была любовницей Евгения Лешковского.
Я тупо моргаю. Но при этом у меня такое ощущение, что
изумлена я вовсе не тем, что Луиза Вильбушевич тоже, как и Дарьюшка, оказалась
любовницей Лешковского. Хотя это удивительно, да, конечно! Но что же, что еще
кажется мне поразительным и досадным?
Да, поняла.
– Вы что, и Луизу среди ночи успели допросить?
Взгляд Георгия на миг ускользает от моего, но тут же его
глаза вновь приникают к моим с прямодушным, бесхитростным выражением:
– Видишь ли, когда Вильбушевич и Дарьюшка начали давать
показания, Птицын велел привезти и Луизу. Он счел, что всех участников этого
дела следует допрашивать сразу, по горячим следам, ошеломляя их внезапностью
вопросов, очных ставок, подавляя их способность к сопротивлению. Но ты хочешь
узнать, что было дальше, или нет?
– Да, конечно, – вяло отвечаю я.
– Лиза, ты что? – чуть нахмурясь, спрашивает он. –
Ты все обижаешься, что я отправил тебя домой? Но я не знал, что допрос начнется
сразу, ночью! Не мог же я просить прокурора и всех прочих подождать, пока тебя
снова привезут!
– Не мог, – киваю я. – Это было бы смешно, верно?
А за Хоботовым все-таки съездили? За Петровским?
