Хорошо, что Смольников стоял рядом и смог поддержать меня,
когда я пошатнулась. Не знаю, что изумило меня сильнее: то, что Вильбушевич в
точности походил на портрет, нарисованный моим воображением, или новое место
службы Смольникова, или… моя рекомендация.
Смольников неприметно ткнул меня в бок, после чего я
сообразила-таки, что надобно подать руку новому знакомцу.
Вильбушевич схватил ее и потащил куда-то вверх. Я не сразу
поняла, что он намерен сделать с моей рукой, однако новый тычок в бок меня
вразумил. О господи, я совершенно забыла, что руку дамам принято целовать!
Ужас, я начисто одичала в суровом мужском обществе, где меня нипочем не желают
считать за женщину! Что характерно, я этого добивалась сама, но, кажется, и
впрямь напрасно, прав был некий товарищ прокурора…
– Если угодно, – уточнил Смольников, обменявшись с
Вильбушевичем рукопожатием, – можете называть меня Георгием
Владимировичем. Жорж – это для прекрасных дам!
Более он ничего не добавил, и я догадалась, что служащим
общества «Кавказ и Меркурий» Лалла отрекомендовала Смольникова по его же просьбе.
Ну что же, можно ли сыскать человека более безобидного и легкомысленного, чем
конторщик пароходной компании?
Видимо, Вильбушевич так и воспринял нового знакомого, потому
что между ними незамедлительно завязался очень оживленный разговор о пароходных
рейсах и удобстве водного сообщения. К моему изумлению, Смольников проявил в
этом деле немалую осведомленность, а потом, когда стал сетовать на низкое
качество медицинского обслуживания на рейсах, он и вовсе расположил к себе
Вильбушевича. Оказывается, медицинская помощь пассажирам пароходов, поездов и
вообще путешественникам – это конек нашего нового знакомца. Вильбушевич уверял,
что во время любого пути сопротивляемость организма болезням резко ослабляется.
Не зря ведь даже пост – в том числе и Великий пост! – дозволяется нарушать
«аще в дорози, аще в болести». Вильбушевич был убежден, что всякий
путешествующий должен заключать с организатором его вояжа – железной ли
дорогой, пароходством ли, ямской ли почтою – некое соглашение, род договора,
которое гарантировало бы путешественнику охрану его здоровья в пути. Чудилось,
эта тема настолько его занимала, что он был счастлив заполучить благодарного
слушателя и даже единомышленника в лице Смольникова.
Несколько мгновений я прислушивалась к разговору – о нет, само
собой, вовсе не потому, что меня заботило здоровье странствующих и
путешествующих. Я хотела незаметно присмотреться к Вильбушевичу. Если мы правы
в наших предположениях, передо мной находится кровавый, страшный убийца. Но
этот добродушный толстяк ничуть не походил на злодея! В нем не было ровно
ничего свирепого, и этот мясистый, картошкой, нос, и эти пухлые щеки, и чуточку
извиняющаяся улыбка, и уже знакомый мне округлый, рокочущий голос изобличали,
напротив, человека мягкосердечного! А впрочем, теперь очень многие считают, что
выводы Ломброзо ошибочны. И я с этим согласна. Думаю, даже Мари Бренвилье,
знаменитая французская отравительница, которая сжила со свету всю свою родню,
стоявшую между ней и богатым наследством, и проводила свои кошмарные опыты над
больными в лазаретах, – думаю, и она была похожа не на дьявола, а на
человека, а может статься, и вовсе была очаровательна…
Однако вернемся к нашему застолью.
Если даже меня не слишком-то интересовал разговор
Смольникова и Вильбушевича, то уж Лаллу он привел в сущее бешенство. Кажется,
она вообще не выносила никаких бесед, предметом которых не являлась ее
собственная персона, а тут еще мое присутствие подлило масла в огонь.
Несколько минут темные глаза Лаллы метали в мужчин яростные
молнии, которые, впрочем, не попадали в цель. Наконец она вскричала:
– А не пора ли выпить за именинницу?! Прошу к столу,
господа!
Господа огляделись не без недоумения, поскольку никакого
стола в комнате не было. Я решила, что нам сейчас предложат перейти в столовую,
и вдруг меня как ударило: я вспомнила, что мы со Смольниковым явились на
именины без какого бы то ни было подарка. Ужас! Ни дешевенького букетика, ни
какой-нибудь самой простенькой бонбоньерки! Бедная Лалла – вместо подарка
легкомысленный Гошенька предъявил своей бывшей пассии «пассию нынешнюю». Ужасно
все-таки жестокие звери эти мужчины, какое счастье, что мое сердце не привязано
и не может привязаться ни к одному из них!
От стыда я даже не сразу осознала дальнейшее. Лалла подошла
к какому-то низенькому сооружению, стоявшему в углу холла, посреди просторного
персидского ковра, и сдернула с него очередной переливчатый платок. Сооружение
оказалось низеньким столиком, уставленным множеством тарелочек и блюдечек. На
них горками были насыпаны яства, которые можно приобрести в восточном ряду
Мытного рынка, где торгуют бухарцы и хивинцы. Соленые фисташки, арахис, кишмиш,
миндаль, курага, инжир, финики, засахаренные груши и даже, кажется, ананасы,
рахат-лукум и нуга, еще масса столь же редкостных, изысканных, даже диковинных
яств… тут же множество затейливых графинчиков и красивых бокалов и рюмок.
– Прошу, господа, откушать! – пригласила Лалла и
грациозно опустилась… прямо на ковер, изящно поджав под себя ножки.
А, ну понятно. Индийская принцесса. Ой, какое счастье, что
нынче не носят кринолины! Хороша бы я была! И, благодарение богу, мое платье
без турнюра, который уже тоже отошел в область преданий. Поэтому я довольно
легко присаживаюсь рядом с Лаллой – между прочим, не без удовольствия увидав на
ее пикантном личике гримасу озадаченности. Она что же, ожидала, что я потребую
стул? Ха-ха!
Мужчины последовали приглашению хозяйки куда более
принужденно, не скрывая недоумения. Правда, озадачены они были не столько тем, как
нам пришлось сидеть, сколько тем, что есть практически нечего. Дарьюшка не
появлялась, чтобы внести что-нибудь более существенное, чем орешки и
засахаренные сласти, которым Лалла между тем отдавала должное. Она клевала,
точно птичка, то из одного блюдечка, то из другого, не забывая при этом
наполнять свой бокал и рюмочку то из одного графинчика, то из другого и
немедленно опрокидывать эти бокал и рюмочку в свой ярко накрашенный ротик, и
наливала в них вновь, и вновь опрокидывала с завидной лихостью… Ей-богу, не
совру: мы не успели наполнить свои рюмки и по разу, не успели даже первый тост
сказать в честь именинницы, а Лалла уже умудрилась опрокинуть не меньше шести!
Глаза ее замаслились, лицо в одно мгновение словно бы
обрюзгло.
В жизни не видела, чтобы человек напивался с такой скоростью!
Наверное, она уже успела хорошенько взбодриться до застолья.
– Черт меня подери, – сокрушенно прошептал
Смольников, – да ведь бедняжка Лалла уже закосела. Похоже, она совсем
спилась от тоски по мне!
