Воспоминание мгновенно заставляет меня внутренне
подобраться. И вовремя: особа в сеточке кидается на шею к Смольникову, словно
готовясь влепить в его губы жаркий поцелуй, и останавливает ее лишь то, что
тот, оказывается, сжимает в зубах папиросу. И когда только успел закурить? И
зачем, главное? Неужто предвидел поведение хозяйки и решил таким образом
защититься от интимностей?
Впрочем, если это ее и охладило, то лишь на мгновение.
– Гошенька, как же я обрадовалась, когда ты позвонил и
сказал, что приедешь! – страстно выдохнула она, выхватывая папиросу из его
рта и прикладываясь к ней, словно какой-нибудь Чингачгук – к трубке мира,
взятой, условно говоря, у Монтигомо (ох, не сильна я в сведениях насчет
североамериканских аборигенов!), и держа ее теперь на отлете, чтобы не мешала
лобызаться.
Папироса уже не мешала, зато порыв Евлалии остановил сам
Смольников. Отодвинул от себя страстную хозяйку на расстояние вытянутой руки и
сказал:
– Pardon, дорогая. Мы не одни.
Хозяйка оглянулась – и, такое впечатление, только теперь
заметила меня. А впрочем, что ж тут удивительного? Доселе все ее внимание было
совершенно поглощено «Гошенькой».
Гошенька! Фу, какая пошлость!
– Ах, кто это? – воскликнула Евлалия с театрализованным
ужасом, и я вспомнила, что она в прошлом актриса. Субретка, называл ее амплуа
Смольников. Однако сие ее восклицание достойно трагической героини! – Кто
вы, милочка? Наниматься пришли? Но я ведь послала в агентство госпожи
Ольховской отказ!
Я стою и знай хлопаю глазами. Понимаю, что по роли мне
следует обидеться, однако реплика Марковой настолько глупа и нарочита, что
ничего, кроме смеха, не может вызвать.
– Угомонись, божественная Евлалия, – усмехается
Смольников. – Извини, я не успел предупредить тебя, что буду не один,
пришлось прервать разговор. – Ах вот кому он звонил, значит, с моего
телефона! – Позволь представить. Елизавета Васильевна Ковалева, моя
невеста.
– Что?!
С хриплым страдальческим воплем Евлалия отшатнулась,
прижимая одну руку к груди, а другой шаря по воздуху, словно ища опору. Я
невольно подалась вперед, чтобы оказать ей помощь, а Смольников выхватил из ее
дрожащих пальцев свою папироску и сунул в рот, с видимым удовольствием
затянувшись.
В этот миг рука Евлалии нашарила-таки опору, и по
случайности ею оказалась та самая птичья клетка, из которой раздавалось
кряхтенье. Пальцы вцепились в платок и конвульсивно сжались, сдернув его.
Обитателем клетки оказался огромный белый попугай какаду,
который немедленно вытаращил блестящие, словно бусинки, глаза и завопил:
– Я безумен только в норд-норд-вест!
– Угомонись, старина Гамлет, – ласково сказал
Смольников. – Погода нынче теплая, ветер ласковый – никакого норда, один
сплошной зюйд. Ты как поживаешь, а?
– Что ему Гекуба, что он Гекубе? – хрипло вопросил
Гамлет, и я смекнула, что передо мной настоящий театральный попугай, который
изъясняется только репликами из пьес. Отсюда и имя. И тотчас, словно желая
подтвердить мою догадку, Гамлет прокаркал: – Ее любил я. Сорок тысяч братьев…
– Все это в прошлом, уверяю тебя, – перебил его
Смольников и, с сардоническим смешком выхватив из руки Евлалии платок, вновь
набросил его на клетку. Оттуда раздалось недовольное кудахтанье, словно Гамлет
моментально перевоплотился в курицу.
– Дорогая, будь осторожна с этой птичкой, – с усмешкой
обернулся ко мне Смольников. – Имей в виду, этот актеришка вовсе не так
безобиден, как кажется. Реплики из «Гамлета» – это не более чем увертюра к
демонстрации его многочисленных талантов. Как ты думаешь, почему Ляля при
гостях накрывает его платком? Да потому, что он ни с того ни с сего может
начать страшно сквернословить! Даже босякам из ночлежек на Рождественке есть
чему у него поучиться. Уж не знаю, кто его обучил такому виртуозному владению
словом. Надеюсь, что не нежнейшая Ляля. И еще – имей в виду, что при нем надо
быть осторожным в словах, даже когда он накрыт платком. У Гамлета острый слух и
феноменальная память. Не побоюсь соврать, по-моему, он помнит все, что
когда-либо было при нем сказано, в течение многих лет. Причем память его носит,
как выражаются специалисты, ассоциативный характер. Какое-то неожиданное слово
вдруг, словно ключ, откроет некую дверцу, и из Гамлета посыплются обрывки
реплик, фраз и фразочек, любовных признаний, которые когда-либо выслушивала его
хозяйка, ее перебранок с прислугой, сплетен, пьяных откровенностей…
– Откровенность за откровенность, дорогая! – раздался
из клетки Гамлета голос Евлалии Марковой. – Ты мне расскажешь, каков он в
постели…
– Молчи, дурак! Шею сверну! – взвизгнула Евлалия,
сильно встряхивая клетку.
Гамлет хрюкнул, как если бы он был не попугаем, а
поросенком, и мгновенно заткнулся, словно под покровом платка чья-то незримая
рука и впрямь свернула ему шею.
Смольников от души расхохотался. Я же совершенно не знала,
как себя вести, что говорить. Больше всего на свете мне хотелось захохотать,
подобно моему «напарнику», но я не была уверена, что сие уместно.
– Значит, это твоя невеста? – севшим голосом переспросила
хозяйка, прижимая руку к голове, будто там никак не могла уместиться мысль о
коварстве ее бывшего любовника. – И зачем ты привел ко мне, блуднице
вавилонской, сию белую голубицу?!
В голосе ее зазвучало рыдание, и я невольно тоже прижала
руку – правда, не ко лбу, а ко рту. Чтобы не прыснуть. Сама не знаю, почему эта
особа в сеточках и цепочках внушала мне такой смех!
– Угомонись, Ляля, – с усталой гримасой попросил
Смольников. – Ты мне потом все скажешь, что на сей счет думаешь. Я просто
хотел показать Лизоньке, какие потрясающие женщины делали мне честь своим
вниманием. Пусть оценит, как ей повезло, какой бриллиант ей достался!
– А, так ее зовут Лизаве-ета! – протянула хозяйка дома,
глядя на меня с особенным выражением. – Ну что ж, будем знакомы. Меня, как
вы, должно быть, наслышаны, зовут Евлалия. Но для близких людей я сегодня –
Лалла!
Так вот что должны обозначать переливчатые платки и цепочки!
Евлалия пыталась изобразить индийскую принцессу Лаллу Рук из романтической
поэмы Томаса Мура! Сия поэма нынче отчего-то сделалась чрезвычайно модной, на
всяком журфиксе или литературном вечере ее непременно норовят декламировать или
ставят по ней живые картины. Правда, на мой взгляд, Евлалия Маркова в своем
наряде больше напоминала одалиску из какого-то опереточного гарема, но, с
другой стороны, много ли я знаю одалисок или индийских принцесс, чтобы судить
наверняка?
