– Хулиганы! – заорал он. – Я – Кислый! Я – крутой! Я вам покажу!
– Нужно милицию позвать, – невинно посоветовала Ленка.
– Не нужно, – твердо ответил кислый крутой джентльмен и скрылся в доме, даже не заперев гаража. И не поблагодарив свою спасительницу.
Мы весело пошли к станции. Норд трусил рядом с нами, преданно поглядывая на хозяйку. А она вдруг стала, морщась, принюхиваться.
– В чем это ты вывозился? – спросила она Норда.
– Это не он, – сказал Алешка. – Это мы пропахли. Муникациями всякими.
– А… – сказала Ленка. – Понятно.
Когда мы подошли к «Топазу», то уже выветрились. Почти.
Ленка осталась снаружи, а мы с Алешкой зашли в магазин.
Магазинчик был ничего себе. Не очень большой, но очень емкий. По содержанию. Все его витрины, и стенды, и даже стены были забиты и увешаны всякими сверкающими драгоценностями. Да небось еще в подсобках сейфы скрывались, битком набитые серебром и золотом.
Один сейф, правда, стоял прямо в торговом зале, в углу. На виду у всех красовался. Старинный такой, чем-то на нашего Норда похожий – несокрушимый. Возле него двое дядек о чем-то спорили. Ну мы, конечно, случайно, краем уха успели что-то услышать.
Один дядька – крутой такой, с цепью на шее и в кожаной куртке – уговаривал другого – в костюме и в бабочке.
– Не, братан, в натуре, продай свой антиквариат. – И хлопал огромной ладонью по дверце сейфа, похожей на ворота старинной крепости. – У себя в конторе поставлю – клево, да? Зашибись!
– Извините, господин товарищ, – вежливо отказывался дядька в бабочке, – это экспонат, символизирующий надежность нашего предприятия. Он никак не продается.
– Все продается, – напористо гудел крутой в куртке. – Цену называй, братан, не испугаюсь.
Дядька в бабочке не знал, как от него отделаться и в то же время не отпугнуть его как покупателя. Лебезил перед ним, ручки к груди прижимал, сладенько улыбался. А потом признался:
– Нельзя этот комод в конторе ставить. Он с дырками в полу. Это крысоловка.
– Во клево! – расхохотался крутой. – Беру не глядя!
– У нас в подвале крыс полно. Мы за свой товар беспокоимся – они ведь все жрут. – Распахнул ворота сейфа, показал: – Вот тут дырки, сюда приманку кладем…
– Кайф, в натуре, – расхохотался крутой так, что все в магазине на него оглянулись. – Я, блин, туда своих ребят буду совать. Как в карцер. Провинился – трое суток ареста. Вместе с крысами. Сколько возьмешь?
Толстяк в бабочке виновато развел короткие ручки.
– Не продашь? – насупился крутой. – Ну чтоб тебе в нем насидеться. Козел! – И затопал к выходу.
– Какой есть, – смиренно прошептал ему вслед дядька в бабочке.
Вообще тут интересно было. Продавцы, покупатели, зрители. Одна страшная дама, вся в мехах, примеряла на себе перед зеркалом все подряд, что держала перед ней на подносе молоденькая продавщица. Эта дама уже и так была похожа на разукрашенную новогоднюю елку. Только сильно засохшую и корявую.
Алешка толкнул меня в бок:
– Она что, думает, если побольше на себя блестяшек навесит, то сразу красивой станет?
Он сказал это вроде вполголоса, но продавщица его услышала и сделала ему страшные глаза. А дама не услышала. Она водрузила на голову золотую корону с блестящими камешками и сделала величественное лицо. Наверное, воображала, что она прекрасная королева. Темного царства.
– Вам бы очень пошло, – сказал Алешка продавщице. – Я бы вам подарил такую.
– Немножко денег не хватает? – зло спросила дама, снимая корону.
– Папа не велит, – грустно ответил Алешка. – Он недавно второй самолет купил, маме. Теперь экономить велел. – И он, презрительно осмотрев поднос, добавил, отходя: – На всякой ерунде. Вроде этой.
Осмотревшись, мы принялись за дело. Стали мерить торговый зал шагами. Алешка, не стесняясь покупателей и продавцов, бормотал:
– Шесть моих, восемь Диминых. Нет, наоборот. Восемь Диминых, шесть моих.
Наконец у нас все сошлось, и мы остановились почти в центре торгового зала. Место было хорошее – напротив витрина со всякими алмазами, а от окон нас отгораживал высокий рекламный стенд.
– Во! – Алешка топнул в пол ногой. – Отсюда они и вылезут. И с улицы их незаметно. Логично?
Я кивнул.
– А вам, молодые люди, – вдруг раздался недовольный голос, – нечего здесь делать.
Рядом с нами остановился тот самый дядька с бабочкой на шее. И с противной ямочкой на подбородке. На кармане у него висел ценник с надписью «Старший продавец И. Пеньков».
Фамилия мне показалась знакомой. Да и дядька в самом деле немного напоминал пенек в лесу – толстенький, низенький, а с боков торчат короткие ручки, похожие на сучки.
– Идите отсюда, – сказал И. Пеньков еще более строго. – Вы мне не нравитесь.
Алешка высокомерно взглянул на него и снова топнул ногой:
– Вот здесь у вас скоро тоже будет дырка. Для крыс. Поставьте сюда охранника, сэр.
– Иди отсюда! – рявкнул продавец.
И не успел я ничего сказать, как он ухватил Алешку за руку своими сучками и грубо потащил к выходу.
Все произошло очень быстро. Я даже ничего не успел понять. Увидел только, что Алешка, ухмыляясь во весь рот, стоит рядом с Ленкой на тротуаре, а толстый старший продавец медленно и плавно пятится обратно. И приговаривает:
– Спокойно, Ваня, спокойно. Не дергайся.
А на него идет Норд, радостно улыбаясь всеми своими белыми клыками и свесив до пола свой красный язык-грелку.
– Это не Ваня, – сказал я презрительно. – Это Норд.
– Это я Ваня, – пролепетал старший продавец И. Пеньков непослушными белыми губами.
Логично, сэр.
Лисовский еще не один раз заходил к Зайцевым. Но эти простаки из Курска оказались очень упрямыми и никак не поддавались его уговорам. Которые все больше начинали походить на угрозы.
Теперь Лисовский видел препятствие к вожделенному замку на берегу моря не в качестве бетонного перекрытия в подвале, а в упрямстве каких-то дураков. Придется это препятствие устранять крутыми мерами.
Не хотите по-хорошему – будет вам по-плохому.
И в один прекрасный день, на закате, когда сгустились и потемнели облака и слились с черным вечерним небом, в дверь лубяной избушки сильно постучали.
В дом вошли Лисовский и Витя Кислый. Кислый остался у двери, прислонившись к ней спиной, а Лисовский прошел к столу и сел, закинув ногу на ногу. Закурил сигарету, не спросив разрешения у хозяев.
– Я буду краток, – сказал он. – Даю вам на размышление двадцать четыре часа. За это время вы должны освободить помещение.
