А над Пеллинором Уортропом, как над тем львом – или над Творцом того льва! – не насмехаются.
– Я не отнимаю подтверждения тому, что я нередко утверждал, Уилл Генри, а именно тому, что, в общем и целом, твои услуги показали себя более незаменимыми, чем напротив. Я никогда не утверждал иначе и твердо убежден в необходимости признавать за собой долги там, где действительно находишься у кого-либо в долгу. Однако не следует экстраполировать это на что-либо… на что-либо кроме, за неимением лучшего выражения, – и затем он резко менял тему.
«Я запрещаю тебе оставлять меня».
Моя молчаливая отзывчивость на его приказ была для меня самого внезапна. В один и тот же миг я мог видеть и себя, и его, и комнату – и больше того, куда больше. Я видел наш дом на Харрингтон Лейн; наш город – Новый Иерусалим; всю Новую Англию. Я видел океаны и континенты, и Землю, вращающуюся вокруг Солнца, луны Юпитера и Млечный Путь, и непостижимые глубины космоса. Я видел всю Вселенную. Я держал ее на ладони.
А в следующее мгновение я уже был в постели, голова у меня раскалывалась, левая рука тряслась. А Уортроп чутко спал в кресле у моей кровати. Я прочистил горло; во рту у меня было сухо, как в пустыне.
Монстролог тут же очнулся и уставился на меня дикими глазами – словно ему явилось привидение.
– Уилл Генри? – прохрипел он.
– Пить хочу, – сказал я.
Сперва он промолчал. И сверлил меня взглядом, пока мне не стало не по себе.
– Ну что ж, Уилл Генри, тогда я принесу тебе воды.
Когда я попил воды и еле теплого бульона, он поставил поднос на прикроватный столик (ни пистолета, ни веревок там уже не было) и сообщил, что должен сменить мне повязку.
– Можешь не смотреть, если не хочешь. Работа чистая – с учетом всех обстоятельств, поистине выдающаяся ампутация.
– Если вам все равно, доктор Уортроп…
– Конечно. Ты будешь рад узнать, что нет никаких признаков инфицирования. Операция была проведена не в самых стерильных условиях, как ты помнишь. Я ожидаю полного выздоровления.
– Я его чувствую.
– Это нормально.
– Что нормально?
– Хм-м-м, – осматривая свою работу. – Да, заживает прекрасно. Нам очень повезло, что это твой левый указательный палец, Уилл Генри.
– Повезло?
– Ты ведь правша, разве нет?
– Да, сэр. Полагаю, это везение.
– Ну, я не утверждаю, что тебе следует испытывать благодарность…
– Но я благодарен, доктор Уортроп. Вы спасли мне жизнь.
Он закончил перевязку в молчании. Казалось, мои слова его обеспокоили. Затем он сказал:
– Хотелось бы так думать. Голая правда в том, что все это могло быть зря. Ты не знаешь, поранил ли тебя именно мистер Кендалл, и я не знаю, что случилось бы – да и случилось ли вообще, – если это был он. При встрече с неизведанным лучше всего придерживаться наиболее консервативного подхода. Все это очень хорошо, пока речь идет в теории; но в конечном итоге это привело к тому, что я взялся за мясницкий нож и оттяпал тебе палец.
Он неловко похлопал меня по колену и встал, дрожа и потирая поясницу.
– Теперь, если ты извинишь меня, я пойду приму ванну и переоденусь. Не пытайся пока вставать. Если понадобится облегчиться или опорожнить мочевой пузырь, воспользуйся ночным горшком. Чему это ты улыбаешься? – раздраженно спросил он. – Ты что же, думал, я позволю тебе валяться в собственных испражнениях?
– Нет, сэр.
– Тогда не вижу, что такого забавного в ночном горшке.
– Ничего, сэр. Я подумал о том, как вы будете его выносить.
Он выпрямился и ответил с большим достоинством:
– Я естествоиспытатель. Нам не в новинку иметь дело с дерьмом.
На закате он вернулся, спросил, как я поживаю, и сообщил, что неплохо бы мне было попробовать выбраться из кровати.
– Голова у тебя будет кружиться и рана – болеть, но чем скорее ты перейдешь на амбулаторный режим, тем лучше. У нас много дел перед тем, как мы отбудем в Нью-Йорк.
– Каких дел, доктор Уортроп? – Я подумал, что он имеет в виду сборы в дорогу: обязанность, что всегда падала на меня.
– Я бы уже это сделал, но не хотел… подумал, что лучше бы, когда ты придешь в сознание… В общем, не могу же я быть в двух местах одновременно! – нетерпеливо закончил он.
А я могу, чуть было не сказал я ему, но прикусил язык. Рассказ о моей бестелесной душе, взирающей на него с потолка, Уортроп высмеял бы весьма жестоко.
– Что вы уже сделали бы?
– Мистера Кендалла, Уилл Генри. Мы должны… – он помолчал, как бы подбирая слово, – решить вопрос с мистером Кендаллом.
«Мы должны решить вопрос с мистером Кендаллом».
Под этим монстролог подразумевал вовсе не уведомление родни о его кончине и не приготовления к отправке тела в родную Англию для погребения.
Не знаю, почему я подумал на мгновение именно так. Как можно было бы объяснить близким Кендалла, – или, в данном случае, британским властям – сильно разложившийся труп со свежим пулевым ранением в голову? Также оставался щекотливый вопрос потенциальной заразности недуга. Как выразился Уортроп, «эта искра может разжечь такой пожар, рядом с которым эпидемия чумы покажется походным костерком».
Первый вечер после того, как я выздоровел, мы провели в подвальной лаборатории, расчленяя Уаймонда Кендалла.
Монстрологу нужны были препараты всех главных органов, включая мозг (он был в восторге от возможности заглянуть мистеру Кендаллу в мозг), который он полностью изъял, спилив для этого крышку черепа. Мне пришлось держать препарат – весьма неловкое положение, с учетом толстой повязки на моей левой руке, – пока доктор отделял продолговатый мозг
[19]
. Я никогда раньше не держал человеческого мозга. Его изящество удивило меня; я думал, он будет куда тяжелее.
– Вес среднего человеческого мозга составляет примерно три фунта
[20]
, Уилл Генри, – сообщил доктор, взглянув на мое изумленное лицо. – Сравни это с общим весом нашей кожи, около шести фунтов
[21]
, и сможешь сделать захватывающие выводы, от которых, впрочем, не по себе.
Он принял из моих рук трехфунтовую обитель кендаллова сознания и продолжил:
– Взгляни на лобную долю
[22]
, Уилл Генри. Извилины – вот эти глубокие борозды, что испещряют остальной мозг, – полностью исчезли. Мыслящая часть его мозга гладкая, как бильярдный шар.
