– Откуда?
– Из детского садика, – оскалился хищно Сашка, глядя на Машу в упор, однако было ясно, что девушку он не видит и думает о другом. Чувствовалось, что, как древний охотник, он нащупал след, он унюхал только ему уловимый запах, что он знает, куда и откуда ведет этот подземный ход. – Откуда-откуда-откуууда… – замычал на какую-то неопознанную мелодию Сашка, – откуууда… – думая о своем, не отводя глаз с Машиного лица. – Отку-да? – последний раз произнес он, наверняка зная ответ.
– Из Аргидавы! – твердо ответила Маша.
Недобро сверкнув глазом, Сашка прищурился, теперь оглядывая Машу с головы до ног. Не оборачиваясь, обратился к Игнату:
– Подумать только, какая молодежь растет! Догадливая. Где таких обучают, Игнат, а? Неужто у нас на кафедре? – Не прислушиваясь к недовольному бормотанию Игната, развернулся и кинул: – Пошли дальше.
Свет Сашкиного фонарика метался как живой, как летучая мышь, то и дело где-то замирая в неожиданных местах, чтобы дать Сашке рассмотреть, на Машин взгляд, совершенно ничем не примечательные стены, потолок, углы или трещины. Наконец, опять пройдя большой зал, где стоял полуразрушенный большой, деревянный, грубый, наскоро сбитый, прогнивший стол, наткнулись на ту самую вроде бы тупиковую стену. Увидев на стене диск в виде солнца, Сашка умолк, замер, потрясенный, как будто натолкнулся на невидимую стену. Он протянул руки и бережно, легко потрогал диск, ощупал, как слепой, еле притрагиваясь. Он ласкал пальцами каждый луч и саламандру посредине, вытянув губы как для поцелуя, сдувал пыль, шепча еле слышно странное, что-то вроде: зед, зед, это зед. Потом лихорадочно задергал ремни своего рюкзака, наконец вытащил фотокамеру-мыльницу, несколько раз сфотографировал полустертый барельеф, бережно, сбоку, наладив уровень вспышки на своей внешне простой, а на самом деле мудреной камере, кричал: «Убери фонарь! бликует, убери!» – и вдруг как-то сразу поскучнел, как будто очень устал, заторопился, сослался на важные встречи. Маше с Игнатом не удалось уговорить его зайти к кому-нибудь из них домой, умыться, выпить кофе, отдохнуть. Нет. Он явно торопился. А ребята вдруг заметили, что времени действительно прошло довольно много. Они выбрались из подвала уже в сумерках. Кинулись было провожать Сашку, но тот наотрез отказался, отвечал рассеянно и рублено, коротко и не очень вежливо. И куда делась его элегантная смешливость? Маша с Игнатом стояли, смотрели ему вслед растерянные, увидели только, что он быстро впрыгнул в темно-синий «фольксваген», раздраженно хлопнув дверью. Машина сорвалась с места.
Проезжая мимо ребят, Сашка рискованно выруливал на скорости, ища в своем телефоне необходимый ему номер, и даже не повернул головы. Он спешил, очень спешил, глядя вперед и уже видя то или того, куда и к кому спешил. Машина, истерично визжа и взрыкивая от натуги, скрылась за поворотом.
– И что произошло? И что такое зед? Буква? Знак? Что такое зед?
– Я пока не знаю, что такое зет. Но знаю, что надо идти в Аргидаву, Маха. Пора.
Корнеев долго не отвечал. То ли занят был, то ли оставил дома телефон, к которому относился беспечно – нужен будет, найдут его. Сашка нервничал и набирал его еще и еще раз.
Наконец он снял трубку.
Сашка плел что-то об аспиранте и студентке, наконец не выдержал и закричал:
– Есть ход в захоронение! Есть!
– Где? – спокойно ответил голос. – Под архивом?
– Да… – Сашка растерялся, значит, это известно. – Там саламандра в огне. Зед! Это ведь Зед! У нее на ноге было это клеймо! Она ведь была рабыней сначала. И на ноге…
– Это обманная ветка. Нет там ничего. Кроме временного убежища для жрецов. Когда на крепость нападали, брали в осаду, через этот подземный ход носили в крепость еду. А если была угроза нападения, все – и всадники, и пешие – спускались в этот ход и пережидали там. Тищенко когда-то изучал эту ветку. Нет там ничего.
Глава шестнадцатая
Корнеев
Сашку привел к Тищенко опекун. Верней, это был его дядя. Корнеев. Так про себя думал о нем Сашка: «Корнеев пришел. Корнеев тачку купил. Корнеев напился». Странно он напивался: пил только ликер. Дорогой или дешевый, но только ликер. Другое – водку, вино, коньяк – тоже, конечно, пил. Как не пить, если начальство или коллеги за столом наблюдают, пьет или нет с ними или подонок совсем. Пил, конечно, но с неохотой, а ликеру радовался как ребенок, оживлялся, потирал руки, приговаривал ласково: «Ликеооорчик. Ликеооорушко!» И закусывал его тем же, чем другие закусывали водку и прочий алкоголь, – огурцами, селедкой, холодцом, шашлыком.
Корнеев, тогда еще молодой капитан, «вел» отдел защиты культурного наследия. Азартно гонялся за черными археологами и просто за археологами, предполагая, что к их рукам все равно что-то прилипает. Часто выезжал на таможню, чтобы самому проводить досмотры багажа выезжающих на ПМЖ.
Он дотошно рассматривал все разрешающие на вывоз документы, алчно копался в чужих чемоданах, умело упакованных редкими специалистами, что появились в тот период и подрабатывали тем, что могли мастерски упаковать чайный сервиз в носовой платок. Он вызывал экспертов-искусствоведов, спорил с ними, обвинял в пособничестве. Однажды в чьей-то сумочке Корнеев обнаружил древний кулон, верней, монетку, неровную, разбитую. К монетке было припаяно колечко, в него вдет шнурок. Вроде бы ничего особенного, но Корнеев учуял. На серебряной этой монетке-подвеске, на аверсе, был выкован профиль царя и надпись гласила «Rex Zedа», а на реверсе извивалась саламандра и надпись была «Regina Ute». Монетке было на то время шестнадцать столетий. Чемоданы этих людей разворошили, распотрошили и раскурочили до такой степени, что люди, не успев собрать все, что было выброшено, выложено, вывалено, оставили свои вещи и сели практически налегке в отъезжающий поезд.
Красивая интеллигентная утомленная женщина, вывозящая семьи дочерей, двух внучек-подростков и маленького двухмесячного внука, в холодном вагоне, грея на себе, на своем теле, под свитером, младенческие пеленки, распашонки и ползунки, чтобы перепеленать малыша, сказала подавленным своим детям, наблюдавшим мародерство на таможне:
– А ведь он украдет подвеску. Картины и книги деда, иконку моей бабушки, которые, несмотря на все наши документы и разрешения, не пропустил, сдаст государству. А подвеску – сопрет. Я видела, как он рассматривал монету. Этот негодяй знает толк в старине.
Как в воду глядела. Именно тогда, взяв в руки маленькую, размером с ноготь, подвеску на кожаном шнуре, Корнеев наконец осознал цель, смысл, страсть своей жизни. Он, держа монетку указательным и большим пальцами, вдруг почувствовал такое сладостное томление в груди, в животе, в позвоночнике, ощутил ошеломительную, легкую, наркотическую пелену перед глазами, в мозгу, в душе, такое наслаждение от осязания этой древней вещицы, от прикосновения к выпуклостям и неровностям, которое не было похоже ни на что, испытанное ранее: ни на удовольствие от секса с женщиной, как добровольного, так и с насилием с его стороны, ни на эйфорию от конфискованной однажды у кого-то редкой на то время марихуаны, ни на схожую по радости с марихуаной наслаждение от качественной, хорошо приготовленной еды, до которой Корнеев был сильно охоч и падок, ни даже на тепло и радость от постепенного, расслабляющего опьянения своим любимым с юности напитком – ликером. Он не смог выпустить подвеску из своей ладони. Он физически не смог себя заставить положить монету на кожаном шнурке в контейнер с конфискованными вещами. Даже если бы его сейчас арестовывали или убивали, он не смог бы расстаться с колдовской вещью, открывшей и давшей ему такое блаженство. Однако все сложилось удачно, протоколы изъятия в тот день оформлял тоже он. Произведений искусства, изъятых у предателей Родины, было очень много в то время, за что бдительный и честный старший лейтенант Корнеев получил благодарность от командования и внеочередное представление к званию капитана.
