Лом легонько подвинул Таньку и вошел в комнату. Сцену я
репетировала долго и теперь лежала разметавшись в подушках; заплывший глаз,
здорово портивший картину, не был виден, я тяжело дышала и собиралась
сиюминутно скончаться. Не знаю, что он ожидал увидеть, но заметно растерялся.
Потом сгреб меня за плечи и рывком поднял. Я попробовала открыть глаза, слабо
простонала, лежа на его руках тряпичной куклой. Лом прибег к своему обычному
средству: залепил мне пощечину. Танька зло прикрикнула:
— Отстань, гад! Ты чего, зверюга, добиваешься? Чтоб она
на твоих руках сдохла? Баба третий день с температурой. Лежит одна в пустой
квартире, воды подать некому, а ему и дела нет. Пришлось к себе везти… Чего
глаза-то вытаращил?
Я лежала молча и только слабо постанывала. Лом переводил
взгляд с меня на Таньку, не желая верить в мою смертельную болезнь.
— Шел бы ты домой, — проворчала подружка.
— Умница, — пропел Лом. — Здесь ей делать
нечего.
— Генка, ей врача надо. Ты, что ли, за ней ухаживать
будешь? Сбежишь с утра на трое суток, а она в твоей квартире загнется.
Лом, не слушая ее, попробовал поставить меня на ноги. Я
быстро сползла на пол. Он разозлился и попробовал еще раз, с тем же успехом.
Танька не выдержала и огрела его по спине.
— Ну что ты делаешь…
Сообразив, что стоять на ногах я упорно не желаю, он
подхватил меня на руки и шагнул к двери.
— Одеяло возьми, — засуетилась Танька. —
Простудишь еще больше. Пожалуй, с вами поеду, мало ли что…
По дороге я не подавала признаков жизни, и Таньке удалось
запугать Лома до такой степени, что, оказавшись в квартире, он вызвал «Скорую».
На такую удачу мы даже не рассчитывали. Приехала врач и сразу же заявила, что
меня надо везти в больницу. Лом вдруг всполошился, стал совать ей деньги и
нести всякую чепуху. Приняв его за идиота, женщина повторила еще категоричней:
— В больницу! — И меня увезли.
Лом не появлялся три дня, чему я втайне радовалась. На
четвертый возник в палате. Едва ли он очень беспокоился о моем здоровье, скорее
боялся, как бы я не сбежала.
Переступил через порог и растерянно замер. Надо сказать, что
до сего дня он видел мое лицо либо с изрядным количеством косметики, либо
украшенным синяками. За эти дни синяки сошли. Без косметики я выгляжу
совершенно иначе. Прежде всего гораздо моложе. Сейчас мне смело можно было дать
лет восемнадцать. Это то, что касается лица, а то, что ниже шеи, возможно, тоже
выглядит на восемнадцать, но крутых. Однако в настоящий момент Лом пялился на
мою физиономию. Танька утверждает, что у меня прекрасная душа и это отражается
на лице. Как бы то ни было, а я не люблю демонстрировать свое лицо без грима
кому попало и делаю это крайне редко. Решив, что кашу маслом не испортишь,
Танька заплела мне две косы и напялила дурацкую рубашку с рюшами розового
цвета. Не знаю, что доконало Лома: мой чистый взгляд невинной девочки или эти
самые рюши. Но он замер в дверях, точно истукан, и выкатил глаза.
Меня поместили в отдельной палате с телевизором и ванной,
так что стесняться было некого, и Танька, завидев Лома, принялась ворчать:
— Явился… Ладка помрет, а ты и не узнаешь… Смотреть на
тебя тошно, рожа опухшая, поди, трое суток лопал? И душа не болит… прямо
позавидуешь некоторым… Ладушка, — усевшись на кровать, медово сказала
Танька, — молочка выпей…
— Не хочу молока, — капризно ответила я и губы
надула. Заслышав мой голос, Лом вроде бы очнулся и прошел в палату.
— Привет, — сказал он, кашлянув.
— Привет, — фыркнула Танька, а я ответила:
— Здравствуй, Гена.
Лом насторожился и почти испуганно поглядел на меня, потом
взял стул и сел рядом. Танька все еще совала мне молоко. Я выпила, вернула ей
чашку, стараясь не смотреть на любимого, зато он пялился на меня вовсю.
— Как дела-то? — спросил через минуту.
— Неужто интересно? — съязвила Танька. — А мы
думали — довел бабу до больницы и…
— Я ее не доводил, — разозлился Лом.
— Конечно, это я ее довела, а стыд-то какой: привезли
без тапок, без халата и без трусов, прости господи. Точно сироту
казанскую. — Танька сплюнула с досады и отвернулась от Лома.
— Сама виновата, — проворчал он.
— Ну, заладил… — фыркнула подружка. — Сама, сама…
говорили уже… На себя посмотри, тоже хорош… явился на четвертый день.
— Я звонил, — сказал Лом и покосился на меня. Я
устроила свою божественную головку в подушках и мечтательно разглядывала
потолок.
— Что, вот так и явился? — посмотрев на Лома, в крайней
досаде проворчала Танька. — С пустыми руками? Хоть бы яблоко прошлогоднее
принес… и добро бы денег не было… Мало ты ее дома голодом морил, так и в
больнице ничего по-людски сделать не можешь. Ей витамины нужны. А я, между
прочим, не миллионер. Знаешь, сколько эта палата стоит?
— Отстань, Танька, — отмахнулся Лом. — Деньги
дам, сколько скажешь, нашла о чем беспокоиться… — Он опять покосился на меня и
спросил:
— Ты сама-то как вообще?
— Плохо, — закусив губу, прошептала я, на глаза
навернулись слезы. Я шмыгнула носом и полезла за платком.
— А чего плохо-то? — растерялся Лом.
— Не хочу я здесь… — пожаловалась я. — Лежу одна
целыми днями, а ночью так страшно, уснуть не могу…
— А дома тебе весело будет, — влезла
Танька. — Лом свалит на целые сутки, а ты одна валяйся и жди, явится или
нет.
— Дома это дома, — сказала я, вытирая платочком
глазки.
— Тебе лечиться надо… — нахмурилась подружка.
— Я себя нормально чувствую. Правда…
Лом вертел головой, поглядывая на нас и силясь что-нибудь
понять.
— Домой не пущу, — вдруг заявил он. — Ко мне
поедешь.
Мы дружно вздохнули, до любимого все доходило с большим
опозданием.
— А мы про что говорим? — взъелась Танька.
— А-а-а, — протянул он. — Воспаления легких
нет?
— Бог миловал. — Бестолковость Лома ее злила, и
скрывать это она отнюдь не собиралась.
— А температура?
— Тоже нет.
— Ясно. — Он поднялся и вышел из палаты.
— Ну и? — спросила я.
— Рожу его видела?
