— Значит, щенка своего любишь? Хорошо, — Лом
усмехнулся. — Устрою тебе вооруженный налет по всем правилам. Мужикам ты
платить будешь, хорошо заплатишь, под ментовские пули задарма дураков нет
ходить, и мне заплатишь. Все продавай. Без штанов я тебя оставлю, Ладушка. Это
раз. Теперь два: жить вместе будем, я не Аркаша, ни с кем делить тебя не
собираюсь, с мужем разведешься, и не потом, а завтра. Денег в деле у тебя не
будет, и не надейся, только те, что я дам, а я посмотрю, сколько дать.
Дернешься, бить буду, а обманешь — убью. Только кто-то донесет, что у тебя
хахаль, сразу и убью, разбираться не буду. В тюрьму сяду, но с тобой кончу. Все
поняла?
— Поняла. Димку до границы я сама провожу. Не верю я
тебе, Лом. Убьешь парня по дороге, с тебя станется.
— Как ты за щенка своего боишься.
— Ты мне пообещай.
— Пообещал. Проводишь, потрахаешься напоследок.
* * *
Лом не обманул. Все сделал, как обещал. Я ждала на своей
«Волге». Подъехали на двух машинах. Димка еле вышел, за грудь держится. Я ему в
«Волгу» помогла сесть, при Ломе боюсь слово сказать, а он к Димке наклонился,
морда злая.
— Вот что, щенок, решишь здесь объявиться, хорошо
подумай. Я тебя ментам сдавать не буду, сам хлопну, и вся недолга.
Я села за руль, а Святов, подлюга, сказал:
— Лом, не пускай ее, сбежит.
— Ладка от денег сбежит? — усмехнулся тот. —
Да она за ними на карачках приползет. Как миленькая.
Я вздохнуть боялась, ну, как передумает и меня не отпустит?
Только когда из области выехали, поверила, что повезло. На развилке у
железнодорожного переезда нас ждала Танька. Я затормозила, вышла из машины, она
бросилась мне навстречу, чемодан протягивает.
— Вот. Крупными купюрами.
— Спасибо, — сказала я. — Давай простимся,
что ли, подруга.
Обнялись мы с ней и заревели.
— Ладка, господи, счастья тебе, одна ты у меня душа
родная на всем белом свете.
— Свидимся ли еще? — сказала я. Танька носом
шмыгнула.
— Письмо хоть напиши, чтобы знать, что жива. Ладно,
поезжай, чего тут.
Танька далеко позади осталась, а я все о ней думала и
ревела. Почувствовала, что Димка на меня смотрит, повернулась и спросила:
— Как ты?
— Нормально.
— Чего за грудь держишься?
— Ребра сломаны.
— Господи! — ахнула я.
— Ты на дорогу смотри. С Ломом жила? Не отвечай, знаю.
— Димка…
— Молчи. Со мной поедешь? — резко спросил он.
— Поеду. Поеду, Дима, если возьмешь.
Он усмехнулся, а я заговорила торопливо:
— Ты не все знаешь. Помнишь деньги курьерские? Вон они,
в чемодане. Мы с Танькой.
— Не дурак, понял. Кому ж еще?
— Простишь? — робко спросила я.
— Дура ты, Ладка. Люблю я тебя.
* * *
Обосновались мы в Минске, сняли номер в приличной гостинице.
Первые два дня выходили из номера, только чтобы перекусить: не могли досыта
наговориться и друг на друга насмотреться. Потом разговоры поутихли, надо было
решать что-то всерьез. Денег, что я с собой прихватила, нам хватит не на
несколько месяцев даже, а на несколько лет, но ведь не только в деньгах дело.
Будущее виделось смутно и как-то безрадостно.
Часами шлялись по городу и все чаще друг от друга глаза
отводили. Через две недели я честно призналась самой себе, что страшно скучаю
по родному городу, своей квартире, привычным и дорогим вещам, а главное, по
Таньке. Конечно, я и раньше знала, что будет мне без нее одиноко, но чтобы так…
Я гнала эти мысли прочь, зная, что, решись я даже Димку
бросить, дорога назад мне заказана. И Димку бросать не хотелось, не его вина,
что жизнь обошлась с нами сурово, а уж если по справедливости судить, моей вины
здесь несравнимо больше. Но, как бы то ни было, чувствовала я себя несчастной и
тайком от любимого часто ревела.
Как-то вечером он присел передо мной на корточки, взял за
руки и спросил:
— Плохо тебе со мной?
Я испугалась, обняла его покрепче и сказала:
— Мне с тобой хорошо, Дима. Только страшно очень. Зыбко
все, мутно. Он стал целовать мне руки и уговаривать:
— Все хорошо будет, Ладушка. Потерпи немного. Все есть,
и руки, слава богу, тоже, сейчас не старые времена, все проще. Найду работу,
будет у нас свой дом, и жизнь наладится. Только потерпи немного, пожалуйста.
Я заплакала и стала клясться в вечной любви. Димка, конечно,
прав, ничегонеделанье кого хочешь в тоску вгонит, а для мужика это и вовсе
равносильно тюремному заключению.
На следующее утро Димка отправился искать работу, а я не
удержалась и позвонила Таньке. Она мне очень обрадовалась.
— Как медовый месяц? — спросила с затаенным
ехидством.
— Нормально.
— Что-то голос у тебя не больно веселый.
— А мне и не весело.
— Что так? Чего хотела, то и получила. Любовь,
романтика и все такое…
— Не по душе мне романтика. Димку очень жалко… а так…
сижу здесь в четырех стенах и вою, как волк на луну. Без тебя тяжко.
— А мне-то каково, — запечалилась Танька и даже
заревела. — Прям как осиротела, ей-богу… Все вокруг чужим смотрит, в душе
радости нет. Может, мне к тебе податься? Поди, денег нам хватит, как думаешь?
— Не знаю. Может, хватит, а может, и нет. Только ты не
спеши: некуда. Ничего тут нет хорошего.
— А любовь? — насторожилась подружка.
— Отвяжись, — сказала я и заплакала с досады.
Танька принялась меня утешать, а я с ней печалями делиться. Думала, легче мне
станет, а как повесила трубку, такая на меня тоска навалилась, хоть в самом
деле волком вой.
