Или, может быть, счастья?
Без разницы, как называется состояние, когда человеку просто легко и хорошо. Правда, без разницы!
Аля умылась холодной водой, пошла на кухню, раздвинула тяжелые шторы, и в кухню ворвался яркий солнечный свет – так стремительно и мощно, что она даже зажмурилась.
Она включила музыку и кофемашину.
Потом подошла к окну, оперлась руками о подоконник, посмотрела на солнце и улыбнулась.
Жить, оказывается, не всегда тоскливо и тяжко.
Жить, оказывается, бывает еще и очень даже хорошо!
Снова послышался звонок мобильного. Аля посмотрела на дисплей. Там высветилось: «Герасимов».
Аля секунду подумала и выключила звонок телефона.
– Кофе не дадут попить, – проворчала она, – покайфовать не дадут.
Снова ожил мобильный – теперь уже виброзвонок. Она тяжело вздохнула и увидела надпись: «Володя».
Господи боже мой, как же достали! Она сунула телефон за диванный валик и наконец села завтракать.
Не от кого ждать звонка. Точнее, тот единственный, которого она ждала всю жизнь, наконец случился. А все остальные… Это уже не так интересно. Кандидаты на ее руку, блин. Опять придется разбираться со своей жизнью. Как же надоело…
После завтрака она посмотрела на градусник за окном, присвистнула:
– Ого, почти пятнадцать! Весна!
Надела кроссовки и куртку, взяла темные очки и пошла «пройтиться».
На улице было тепло. Солнце припекало отчаянно и смело. Она шла по аккуратным дорожкам поселка и негромко напевала знакомую мелодию.
«Прорвемся! – подумала она. – Нам что, впервой, что ли? Не из таких передряг выходили!»
Аля вдруг вспомнила о бабушке. После ее смерти она чуствовала себя совсем одинокой. Никого у нее нет на свете. Никого, кто может пожалеть ее, бестолковую. Пожалеть, поругать и снова пожалеть. «Где ты, бабуля? Как же мне плохо без тебя!»
Через час она вернулась домой и вытащила из-под подушки мобильный. Четыре пропущенных звонка от Герасимова. Три от Володи. Увидела свежую эсэмэс от Володи и, вздохнув, открыла.
«Алечка, милая! Человеческой подлости нет предела! Все вроде знаешь, а все равно удивляешься. Только ты от этого страдать не должна. Ты относишься к клубу лучших женщин планеты! Я все понимаю, трубку ты не берешь. Названивать тебе не буду – захочешь, сама позвонишь. Знай одно – я очень жду твоего звонка! Очень!!!!! И я очень люблю тебя, Аля! Может, поженимся? А? Это, кстати, вполне серьезно!»
Аля перечитала эсэмэску и рассмеялась – смешной ты и милый, мой мальчик! Очень смешной и очень милый. Только я… Только я отнюдь не девочка и совсем, к сожалению, не милая. Уже очень давно – и то и другое! Увы!
Потом она пошла в кабинет и открыла ноутбук. Ну, глянем, какие мнения в Сети по поводу всего этого бреда.
Но сначала открыла почту – любопытство, как известно, сгубило не только кошку.
Так, много спама и всякого дерьма. Два письма от продюсеров. Это занятно. Она бегло пробежала глазами – отлично, два предложения. Ну, разумеется, в сериалы, но все не так плохо. Режиссеры приличные и сценаристы вполне. Нормалек!
Далее – письмо от Терлецкого – приглашение присоединиться к их парижскому турне с Лидочкой. «Какой же он славный и добрый, мой милый Терлик! – с теплотой подумала Аля. – Про таких говорят – ну просто душка!»
Нет, без иронии – Терлецкий очень хороший и приличный человек. И это не надо даже доказывать. И сейчас он ее – в который раз! – пожалел. Но она не поедет. Сейчас – нет. Потому что того, что случилось, уже много. Лидочка позвонила! Пусть она привыкнет, что у нее все же есть мать. Куда сейчас сваливаться им на голову. Они так привыкли вдвоем! А Париж от нас никуда не уйдет…
Она написала короткое письмо бывшему мужу – благодарность и все прочее, ну, понятно. Пожелания удачной поездки.
И тут же пришло свежее письмо. «Герасимов, – чуть поморщилась она, – не мытьем, так катаньем». Этот человек не привык сдаваться и уступать. Привык, что последнее слово всегда за ним.
Она задумалась – не отправить ли письмишко в корзину? Но вспомним про кошку! Она на секунду задумалась и… открыла письмо.
«Аля! Все правильно – трубку ты не берешь. Никаких претензий. Да и какие претензии могут быть У МЕНЯ? И все-таки право высказаться у меня есть. Извини. Отрицать что-либо глупо и смешно. Все это – реальные факты. Но им есть, как ни странно, вполне логичное объяснение. Хотя вряд ли это тебя утешит. Я мало говорил тебе о своем детстве. Неловко было. Ты и я – два полюса. Все разное – от и до. И сомневаюсь, что тебе было бы приятно все это слышать. Мое детство это – пьяный папаша, сварливая бабка, его мать, попивающая с сынком. И мама… Мама была чудесная. Тихая, молчаливая, добрая. Пуганая была моя мама. Отец ее поколачивал – иногда так, влегкую. Иногда жестоко и страшно. В зависимости от количества выпитого. Раз в доме пьющий мужик, жили мы бедно. Иногда даже впроголодь. Мама работала на ферме, а это: встать в четыре утра и на своих двоих, через деревню, поле и по грунтовой дороге (зима, весна, осень) идти на работу. Бабка доставала ее до слез. На маме были и огород, и скотина. Мы с младшей сестрой отца ненавидели. И бабку, понятно, тоже. А маму очень любили и очень жалели. Очень. Когда мне было одиннадцать, я впервые вступился за маму. Схватил топор и замахнулся на этого гада.
И мама поняла, что однажды я его просто убью. Убью и сяду. И там, в тюрьме, пропаду. Тогда она, подхватив меня и сестру, просто сбежала. Мы торопились добраться до города и хоть как-то устроиться. Но нас никто не догонял и не искал. Ни разу! Когда мы поняли это, наконец облегченно вздохнули. Мама устроилась на бетонный завод – от него было положено общежитие. Вкалывала она так, что… вспоминать не хочу, какой она приходила… Комнатуха была у нас маленькая, метров восемь, наверное. Но это было счастье! Потому что мы ничего не боялись. Тогда – впервые – я стал спать по ночам. Спать, а не прислушиваться! Понимаешь? А денег все равно не хватало. Летом мы с сестрой ездили в лес и собирали ягоды: землянику, голубику, потом морошку и клюкву. Конечно, грибы. Ну, и потом все это продавали на рынке. Это было подспорье. Надеть было почти нечего – ботинки я носил по три года. А нога-то росла! Сестре Аньке хотелось и платьев, и кофточек, и сережек с колечками. В школе ее дразнили нищенкой. А я – я дрался. За нее, за себя. Знаешь, о чем я мечтал? Чтобы пожрать от пуза и накупить Аньке и мамке всего: тряпок, сумочек, обуви разной. Завалить их всем этим добром. Всю комнату завалить, до потолка!
Двор у нас был… Ну, ты понимаешь. Рабочий поселок, шпана. По малолетке тогда загремели почти все – ну, или процентов на восемьдесят. Мама очень боялась за нас с сестрой: Анька – красивая, не дай бог, принесет в подоле! Я – бедовый. Куда вляпаюсь, во что? Тревожилась очень. А я понимал – если пойду по кривой дорожке, мама погибнет. Она говорила: «Лучше бедно, но честно». И умоляла: «Сынок, будь осторожней!»
