Все эти годы вспоминались как сплошное счастье. Счастье и любовь. Никита был нежен, заботлив и щедр. Каждый день, возвращаясь с работы, он приносил жене розу или тройку гвоздик – с деньгами, да и с цветами было тогда непросто.
А спустя четыре года Елена Ивановна объявила, что пора иметь свой угол. Приличные люди так не живут. Стыдно сказать людям, что единственная дочь снимает какой-то угол. И снова ее волевым усилием вступили в кооператив. Половину денег дали Женины родители, а вот вторую половину… Елена Ивановна требовала, чтобы дали родители мужа. Именно требовала. Да что с них было брать? И Женя с Никитой решили, что деньги найдут. Сами. И «тещеньке» – как с иронией называл ее Никита, об этом не скажут. Деньги нашлись – не сразу, с миру по нитке, но все же собрали. Часть, кстати, дала верная Соня, больше всего переживая, что об этом узнает Ленуся.
Через полтора года въехали в новую квартиру. Конечно, это было огромное счастье. Казалось бы, тещенька была как всегда права. Но… Осадочек, как говорится, остался. И семейных встреч молодые старались избегать. Впрочем, и сама Елена Ивановна общаться с новой родней, со сватами не спешила. Женя закончила институт, пошла работать в обычную школу. И тогда они стали подумывать о ребенке. Но ничего не получалось! Врачи говорили, что они оба совершенно здоровы, просто надо немного подождать, так бывает. Бывает и десятилетиями, а потом раз! – и женщина прекрасно рожает.
Восемь лет. Восемь лет ожиданий, разочарований, слез и семейных ссор. Восемь лет.
Они стали отдаляться друг от друга, про себя обвиняя, разумеется, партнера. И тут…
Судьба. Как говорится, судьба. Только купили машину – старенькую, подержанную. Но все же машину! Первая поездка в Пушкинские Горы. Просто решили «жить полной жизнью». Раз бездетны, пусть жизнь будет наполнена событиями и путешествиями. Надеялись в душе, что это их сблизит и ситуацию исправит.
Выехали в ночь, рассчитывая добраться до места совсем рано утром. А почти перед Святыми Горами – авария. Страшная, дикая. Прямо перед их носом. Еще бы минуты две, и на месте этих несчастных точно бы оказались они. Мужчина и женщина – молодые, почти их ровесники – погибли на месте. А ребенок, девочка, чудом оказалась жива! Спала на заднем сиденье и отделалась легкими царапинами.
Они остановились у обочины, ожидая «Скорую» и милицию, а Женя схватила ревущую от страха девчушку и прижала к себе.
Только под самое утро все закончилось: мужчину и женщину увезли, машину оттащили, протоколы были составлены, и все свидетели опрошены. Девочка дремала у Жени на руках.
– А ребенка… Куда? – тихо спросила Женя.
– В больницу, – равнодушно ответил милицейский, – а дальше будем пристраивать. Бабушки, дедушки. Короче, к родне.
Женя вздрогнула и прижала девчонку сильнее.
В больницу поехали следом. Никита с удивлением смотрел на жену, видя, как она баюкает и утешает ребенка.
В приемном покое девочку забрали.
На улице некурящая Женя попросила у прохожего сигарету и все никак не могла отойти от больничного крыльца и усесться в машину.
Разумеется, они вернулись в Москву. Женя все время молчала. На вопросы мужа отвечала односложно: да, нет, не знаю. Перестала готовить и убирать в квартире. Взяла больничный и целыми днями лежала в кровати, отвернувшись лицом к стене.
Однажды Никита не выдержал и стал кричать, тряся ее за плечи. Он кричал, что нужно немедленно к врачу. Что, если ее сейчас не вытащить, она погибнет. А следом за ней и он.
Она, словно замороженная, тупо смотрела на него. Даже не было слез.
Теперь плакал Никита.
– Что мне сделать, что бы ты пришла в себя?
Одними губами она прошептала – поедем туда. И заберем нашу девочку.
Он отпустил ее и с каким-то ужасом и непониманием уставился на нее.
– Я подумаю, – тихо ответил он.
А Женя снова отвернулась к стене.
Документы оформляли почти четыре месяца, и все это время, раз в неделю, Женя ездила в М. Она приходила в дом малютки и наблюдала за девочкой из-за стеклянной двери. Наконец директриса сжалилась и стала пускать Женю к ребенку. Женя гуляла с девочкой в парке, сидела с ней на речке и покупала ей шарики и игрушки. В Москве она так скучала по ней, что совсем перестала спать по ночам. Никита относился «к этой затее» скептически. Елена Ивановна ничего не знала – Женя умоляла мужа пока не посвящать в это мать.
Про родственников девочки было известно следующее: бабушки и дедушки со стороны матери не было вовсе – мать девочки выросла в детдоме. А родители отца, точнее дед Маруси, жил в деревне, здорово пил и вдовел почти десять лет. Когда Женя с соцработником приехали к нему, от внучки он отказался сразу. Да и кто бы доверил ее ему?
И только тогда, после этого визита, Женя облегченно выдохнула – на ЕЕ Марусю претендентов не было.
Иногда Никита, с удивлением глядя на жену, пытался поговорить с ней на «эту тему». Предлагал еще раз подумать и не делать все сгоряча.
Женя удивлялась, принималась горько плакать и обижаться.
– Ты не понимаешь? – страстно спрашивала она. – Как ты не понимаешь, что все это – не сгоряча? Это мой ребенок! Разве ты сам этого не чувствуешь? Мой!
– А про меня ты не подумала? – осторожно спрашивал муж.
Она снова принималась рыдать и коротко бросала:
– Ну, если тебе… это – так, то давай разведемся!
Он крутил пальцем у виска, качал головой и тоже обижался. Общались они тогда только по делу – коротко и конкретно. А однажды ночью, когда оба не спали и пытались скрыть друг от друга бессонницу, Никита вдруг сказал:
– А ты не видишь, что вся наша жизнь с тобой катится под откос?
Она вздрогнула, впервые осторожно, словно боясь быть отринутой, прижалась к нему, чувствуя, как он по ней соскучился.
Потом, после давно забытых ласк и признаний, она горячо шептала ему, что все наладится, обязательно наладится и даже будет еще лучше, чем прежде. Потому, что с ними будет Маруся…
Когда, наконец, бумажная волокита была почти закончена, Женя бросилась по магазинам в поисках кроватки, одежды и игрушек – Маруська должна приехать в свой дом, считала она.
Никита по-прежнему тяжело вздыхал, словно предчувствуя грядущие неприятности. Впрочем, уж до них было еще ох как далеко! Целая жизнь.
Маруся быстро освоилась на новом месте. Она была спокойным ребенком, но временами на нее находила словно оторопь. Она замирала, и растормошить ее было почти невозможно. И по ночам случались истерики, да такие, что, бывало, Женя таскала ее на руках по нескольку часов, а та все не засыпала, вздрагивала и снова заходилась в плаче.
Никита уходил спать на раскладушку в кухню. Утром он с Женей не разговаривал, а на Маруську и вовсе не смотрел. Женя чувствовала себя виноватой, но одновременно злилась на мужа и обижалась. В доме было напряженно, тревожно и душно, словно перед грозой.
