В Семипалатинске все больше военные стоят. И вот приглянулась она одному солдатику. Он как раз службу заканчивал. Порешили жить вместе.
Солдатик-то хоть и немолод был, но, мать рассказывала, силушку имел большую. А еще гармонист отменный да певец необыкновенный. На всякий праздник штабс-капитан его к гостям выводил на показ. Он без нот, по слуху итальянские арии так пел, что аплодисменты срывал.
Мать моя для него даже не жена была, а дите любимое. Уж он за ней заботиться старался, пылинки сдувал. Как служба закончилась, решили они податься куда глаза глядят, чего им терять-то было. А глаза глядели в Сибирь. Тут же земли свободной навалом, определяйся в переселенцы и двигай. Говорили, что выделяют непаханую землю, пособие, а то еще и скотину дадут и хлеб семенной на первый сезон. А им-то что, за душой ничегошеньки. Все одно, где новую жизнь начинать. В Сибирь так в Сибирь… Сколько они добирались до места, не знаю, а только в дороге стал солдатик хворать. Может, климат ему во вред пошел, может, какая хворь прицепилась. Ну и помер он где-то у Тулуна – они там ждали, пока пересыльная партия составится, должны были за Байкал идти.
А как солдатика не стало, матери одной на кой в переселенцы определяться? Тут как раз на прииски набор случился. Вот туда она и подалась. Поехала до Качуга, дальше до Витима и Бодайбо и наконец попала на Тихоно-Задонский прииск, в хорошую семью прислугой. Хозяин семьи, инженер приисковый, звал ее помощницей, а она и была помощницей. Жене этого инженера климат ленский не сильно на пользу шел, чуть что – вся в простуде. А маменька-то молодая, сильная, да и жизнь закалила, ей все было нипочем. Так что практически весь дом на ней и держался.
И как бы судьба ее дальше сложилась, неизвестно, но появился на прииске молодой инженер-изыскатель. Он все больше по приискам ездил, все измерял что-то, оценивал, где лучше железную дорогу вести. В те годы в бодайбинской тайге уже бегали по узкоколейке паровозики, людей и грузы до приисков возили. И вот решили ее дальше строить. В свободное время изыскатель этот у нашего инженера в гостях пропадал. Чего там еще на прииске-то делать в свободное время? Только гости, картишки, кабак. А у инженера рояль был, в доме живые картинки показывали. Интересно.
Изыскатель этот, в гостях бывая, мать и заприметил. И случился у них роман. Потом инженерик отправился в Якутск, да и сгинул. Был и нету. Время пришло – я на свет, значит, появился. Маменька продолжала у здешнего инженера работать. Я рос без отца. И до поры до времени думал, что маменькин хозяин и есть отец. Тянулся к нему, обижался, когда он со своими детьми играл, а мне только безделушку какую-нибудь подсовывал. Но когда удавалось, забирался к нему на колени или на диван, где он отдыхал после работы, и тихонечко уговаривал его: побуду, побуду. Хозяин то ли в шутку, то ли в рифму, гладя свою бороду, поддакивал: «Барбуду, барбуду». Вот так и приклеилось – Барбуда.
– Чудно, чудно слышать такое.
– Да ты погоди, послушай, что в итоге сделалось.
Однажды и матери не стало. Было мне уже лет пятнадцать. У инженера и жить не оставляли, хотя, правду скажу, в память о матери и не гнали тоже. За столько-то лет хоть и не свой, но и не чужой вроде… В общем, подался я с артельщиками в Бодайбо. Это главный город всех золотоискателей, сплошь склады да конторы. То в трактире на побегушках был, то в лавке купеческой, то в портовых грузчиках. А потом совсем уж сдуру в бурлаки записался, лодки вверх по Лене таскал с грузами да пассажирами, почту против течения поднимал. Маменька моя вниз по реке спускалась, а я, значит, в обратную сторону… И вот однажды тащили мы лодку с шибко умным пассажиром. То ли геолог был, то ли еще кто. Его по-разному кликали: то господин геолог, то господин археолог. И вот он однажды услышал, как меня товарищи кличут – Барбуда, Барбуда, долго удивлялся и говорит, показывая на мою бороду: «Барбуда – это ведь значит бородатый». Получается, сам того не зная, я бороду отпустил, а она на каком-то заморском языке барбудой зовется. Чудно.
– Вот и я говорю: чудно, Барбуда.
– Ладно, давай отдыхать. Начнем завтра дела-делишки составлять. Поглядим, куда нас вывезет.
Золотая земля
Историческое отступление, составленное автором, из которого читатель узнает о «горной свободе», необыкновенных зернах комиссара Бейтона, Золотой Земле, знаменитых Ленских приисках
Тихо и размеренно жила сибирская тайга до тех самых пор, пока не открыли в Сибири золото. Указом 1719 года Петр I объявил «горную свободу». Теперь драгоценные металлы и редкие руды дозволялось промышлять всем желающим. Злато, серебро, медь искали повсюду, и в том числе на Ангаре, Илиме, Витиме, Лене. Благородные металлы всегда рождают легенды, предания. Порой страшные, порой фантастические. Уж где-где, а здесь, в таежной глуши на краю империи, подобных рассказов хватало. Вот легенда.
Когда земля была молода, необычайно сильные лучи солнца упали в тайгу, прошили земную твердь и не смогли выйти на поверхность. Образовался в земле солнечный запас, и родился в глинах металл, желтый, как солнце, – золото. И легло оно где самородком, а где россыпью… А дальше история, реальные факты.
Итак, служил в Иркутской провинции чиновник Бейтон – балаганский комиссар. Молва до самой столицы донесла россказни: будто узнал этот царский слуга, что у одного родового шулюнги хранятся 11 зерен, найденных в 1800 году в… птичьем зобу – в подстреленных тетеревах. По виду – медные, а ну как благородный металл! Да и со знаменитым купцом Трапезниковым, золотопромышленником, похожая история приключилась. Константин Трапезников прикатил в Жигалово меха скупать на ярмарку. И в руках у одного эвенка увидел самородок. Уговорил того открыть место находки и проводить туда. В 1843 году приказчик Трапезникова заложил Вознесенский прииск в долине реки Хомолхо, притока Жуи.
В 1865 году по инициативе ВСОРГО Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества для исследования долины реки Витим был командирован поручик корпуса горный инженер Лопатин. Лопатину поручалось сделать топографическую и геологическую съемку. Здесь же путешествовали инженер Таскин, князь Кропоткин, политический ссыльный Серошевский, известный в Иркутске общественный деятель, чиновник Я. Прейн и, наконец, выдающийся геолог, писатель и путешественник В. А. Обручев.
Кропоткин называл эту сибирскую землю Олекминско-Витимской горной страной. А вот Зюсс, геолог с мировым именем, считал Олекминско-Витимскую золотоносную область самой северной частью «древнего темени Азии». В конце 90-х годов XIX века специально для изучения золотоносных мест была создана Ленская геологическая партия.
Очень скоро выяснилось, что климат здесь суровый. Морозы бывают в каждом месяце, даже летом. Первый снег выпадал в сентябре, а случалось, в мае и июне. В многочисленных описаниях указывалось, что Олекминско-Витимская система представляет собой множество сопкообразных гор, частью каменистых, частью покрытых тундрою или незначительным хвойным лесом, которые «то повышаясь, то понижаясь, образуют своим соединением цепи, идущие по всем возможным направлениям. В ложбинах между этими цепями гор текут ручьи и речки, в руслах которых лежат прииски».
