— Ах, Вуд! Если бы вы знали, как надоел этот лазарет в стенах собственного дома!
— Я понимаю вас, сэр, — сдержанно отозвался Альфред Вуд.
— Однако, — писатель хлопнул в ладоши, — если вы уже закончили критическое выступление по поводу несовершенства Холмса, давайте перейдем к делу.
Широкоплечий и спортивный, он шагнул к шкафу, где хранился архив, и, распахнув застекленную дверцу, выдвинул большую коробку с нижней полки.
— На чем мы остановились?
— В прошлый раз, сэр Артур, мы остановились на том моменте вашей биографии, как вы окончили университет.
— Вот и отлично! Подготовьте хронологическую таблицу к следующей главе. А я, с вашего позволения, откланяюсь — полагаю, меня заждались на крикетном поле.
Москва, 199… год
В самом центре Москвы, окруженный чахлыми липами и обнесенный высоким забором, расположился неприметный научно-исследовательский институт из тех, которые в народе именуют «почтовыми ящиками». В отличие от других НИИ, во время перестройки дышащих на ладан, эта организация чувствовала себя относительно хорошо. Здесь не сдавали кабинеты в аренду кооператорам, а продолжали вести научную работу.
Как и положено заведениям подобного рода, на проходной дежурил в стеклянной будке, напоминающей стакан, вооруженный боец вневедомственной охраны, пропускавший на вверенную ему территорию исключительно специалистов, и только по пропускам. Сразу за проходной начинался широкий светлый коридор с вечно мигающими длинными палками ламп дневного света, в лучах которых спешащие по своим делам сотрудники становились похожи на постояльцев прозекторской. Заканчивался коридор уютной маленькой курилкой.
Курилка никогда не пустовала. Там всегда было дымно, шумно и весело. Не затихали взрывы смеха, вызванные сальными анекдотами и рассказами скабрезных случаев из жизни, а также тяжкие вздохи, спровоцированные завистливыми повествованиями о достижениях более удачливых коллег. Если удавалось, то пришедшие покурить присаживались на плотно сколоченные между собой обшарпанные кресла, принесенные в курилку из «красного уголка». Те, кому мест не хватило, становились вдоль выкрашенных зеленой краской стен, подпирая их спинами. Белые халаты лаборантов соседствовали с солидными пиджаками начальников отделов, и этот скучный фон разбавляли яркие вкрапления свитеров инженерно-технических работников.
Вытянутый свитер Радия Полонского мелькал в курилке значительно чаще остальных. Улыбчивый широкоплечий парень с взлохмаченными русыми вихрами, сметливым прищуром прозрачных серых глаз и неизменной сигаретой, зажатой в уголке пухлых губ, по ситуации зажженной или не зажженной, недавно окончил престижный институт и числился в молодых специалистах. Среди завсегдатаев курилки он слыл вруном и хвастуном, хотя, должно быть, и в самом деле имел основания задирать нос. Одних только запатентованных изобретений у молодого дарования скопилась толстая папка, хранившаяся в запертом на ключ ящике его рабочего стола.
— Или вот хотя бы такую я придумал штуку для поездок в метро, — звенели раскаты голоса Полонского под дымными сводами курилки. — Присоска, которую, прежде чем усесться на освободившееся место, прилепляешь к оконному стеклу позади себя. От присоски тянется петля, которую надеваешь себе на лоб. И тогда, даже если заснешь, голова никогда не свесится на грудь, и не будет болтаться поникшим тюльпаном, забавляя пассажиров.
— Смешно, — хмыкала одна часть курилки.
— А что, в этом что-то есть, — цокала языками другая.
При Радии Полонском неизменно состоял верный Санчо Панса, Михаил Басаргин. Михаил был также молодой специалист, хотя и не такой перспективный, как его одаренный товарищ, притом начисто лишенный колорита и индивидуальности. Когда в курилке звенел голос Полонского, можно было не сомневаться, что в углу обязательно окажется Басаргин в чистенькой белой рубашке и темно-синем пуловере, поверх нее. Его аккуратный пробор с зачесанной на бочок серой челкой только подчеркивал длинный тонкий нос, по обе стороны которого прилепились черные бусинки глаз, взирающие на мир из-под толстых стекол очков. Отшвырнув щелчком окурок, Радий оборачивался к вжавшемуся в угол Басаргину и насмешливо говорил:
— Ну что, Мишаня? На галеры?
Тот торопливо кивал, смущенный недоумевающими взглядами коллег, и тушил недокуренную сигарету.
— Рыба-прилипала этот Басаргин, — закрывая за собой дверь, слышал он раздраженный шепот в удаляющуюся спину. — Паразит. Нахлебник. Вот увидите, рано или поздно подсидит он нашего Радия!
Но недоброжелатели ошибались. Михаил Полонским искренне восхищался. Как, впрочем, и Полонский по-своему любил Басаргина. Приятели дружили еще с института, и, получив распределение на закрытый объект, Радий настоял на том, чтобы Басаргин попал в ту же самую организацию. Объяснялось это не столько привязанностью Полонского к другу, сколько прагматическими соображениями. Подающий надежды изобретатель приехал в Москву из Луганска, и, познакомившись с будущим однокурсником на подготовительном отделении, все эти годы жил в доме Басаргиных. Мама Михаила не возражала против квартиранта. Напротив, она всячески приветствовала общение замкнутого сына с коммуникабельным и жадным до новых впечатлений приятелем, которого интересовало буквально все.
То вдруг Радий выращивал на загородном участке Полонских селекционные сорта винограда, пригодные для возделывания в прохладном подмосковном климате. То забрасывал виноград и загорался идеей изобрести такое покрытие на обувь, к которому не прилипала бы грязь. Или почти год работал над созданием прибора, способного определить при помощи простого прикосновения к пузырьку, что за содержимое в нем находится. И стоит заметить, что у Полонского все получалось. Ну или почти все. Особенно тогда, когда за дело брался Басаргин. Каждую удачную идею Радий тщательно описывал, оформлял патент на свое имя и складывал запатентованные открытия в папку, хранящуюся в столе кабинета покойного Мишиного отца, который он теперь занимал.
В тот день приятели возвращались с работы в приподнятом настроении. Залитая солнцем улица пестрела нарядными девушками, по случаю весны сменившими теплые шубы и зимние сапоги на легкие курточки, из-под которых призывно виднелись короткие юбки и стройные ноги в прозрачных колготках. Широкоплечий высокий Радий, не замечая игривых взглядов красоток, точно мальчишка, скакал через покрывающие асфальт лужи. Клетчатые полы его распахнутого пальто трепал озорной апрельский ветер. Неизменная сигарета дымилась в приподнятом улыбкой уголке рта.
— Я, Мишаня, не сомневался, что меня пошлют на симпозиум в Лондон, — рубя перед собой ладонью воздух, живо говорил он идущему рядом с ним Басаргину. — Но, честно говоря, я не думал, что мое условие обязательно взять и тебя будет встречено положительно! Это отлично, старик! Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что мы с тобой едем в Англию!
Застегнутый на все пуговицы Басаргин сверкал на друга очками из-под низко надвинутой на лоб зимней шапки, поправляя намотанный на шею шарф и несмело улыбаясь застенчивой улыбкой.
