Тогда ее лисья мордочка перестает быть красивой и принимает брезгливое и хищное выражение, словно она выбирает момент, когда можно будет сделать бросок и разделаться с неуклюжей тварью. Настя, несомненно, моложе и красивее меня. Она обладает роскошными медными волосами, изящной фигурой и тем непередаваемым шармом, который сгибает мужчину в бараний рог, лишает воли и навеки превращает в раба. И когда одним тихим июньским вечером ее Толик постучался ко мне в калитку, чтобы остаться на ночь, я не смогла его прогнать. Ведь из нас двоих он выбрал меня. Меня, а не ее!
Так мы и стали с Толей близки, хотя я не чувствую в присутствии Граба ничего, кроме панического ужаса. Если прикосновения флегматичного мужа мне просто противны, то объятия и ласки пахнущего кабаном любовника вызывают жгучее омерзение. Когда он касается моей груди, меня буквально колотит дрожь, но, закрывая глаза, я каждый раз, вспоминая наставления психотерапевтов, делаю титаническое усилие, прежде всего пытаясь доказать самой себе, что я обычная женщина, а не моральный урод, кем меня, несомненно, считает Настя. Да и другие тоже.
А вчера мое омерзение к Толику усугубилось еще и презрением. Граб пал так низко, что потребовал денег. Денег у меня нет и никогда не было, ибо я ни разу ничего в своей жизни не купила, кроме разве что злополучного билета на тот трамвай. Правда, дом у моря оформлен на меня, и даже документы лежат в моей тумбочке, но я никогда ничего не продавала и плохо себе представляю, как это делается. Я сходила к Марине и забрала у нее всю наличность, которую отец выдает ей для прогулок с Гошей. Когда я отдала купюры Толику, он смерил меня таким взглядом, словно я издеваюсь над ним.
— Этого мало, Лиза. Очень мало. Завтра ты сходишь к отцу и возьмешь у него еще денег. Не какие-то три тысячи, которые ты мне сейчас принесла. — Он небрежно кинул банкноты на подоконник. — А полтора миллиона рублей. Полтора миллиона. Ты поняла меня, Лиза?
Толик меня пугал, и я сказала, пятясь к стене и плохо понимая, о чем он говорит:
— Уходи!
Кто живет под потолком? Гном. Как встает он по утрам? Сам. Граб встал с кресла. Высокая спортивная фигура в цветастой гавайке и широких синих штанах четко вырисовывалась на фоне белоснежных обоев. Во всем доме обои белые, ибо в рисунках на стенах мне видятся чьи-то злые глаза, следящие за каждым моим шагом. И мебели почти нет. Я неуклюжая, и все время что-то ломаю. Алекса это выводит из себя, и он старается бывать здесь как можно реже. Еще его сердит, что, когда не гуляю по горам, я не слезаю с беговой дорожки, словно убегая от всего плохого, что меня подстерегает на каждом шагу. Когда я бегу, я ни о чем не думаю, и на душе становится спокойно и хорошо, как в раннем детстве, когда я жила без нее. Без ДРУГОЙ ДЕВОЧКИ. Толику же все равно, какие у меня обои. Он приходит в мой дом, сдергивает с беговой дорожки и сразу же тащит в спальню, а остальное его не касается.
У него есть борода? Да. А манишка и жилет? Я сразу поняла, что Граб не думает со мною шутить. Забранные в хвост черные кудри открывали его нахмуренный лоб. Впалые щеки побагровели, и обычно голубые глаза казались белыми на загорелом до черноты лице. Раскачиваясь из стороны в сторону и шумно дыша, Толик неторопливо приблизился ко мне и, размахнувшись, дал звонкую пощечину. Затем еще одну. И еще. Он мог бы меня убить, если б захотел.
— Не смей, слышишь! — прошипел он, сжигая меня взглядом. — Не смей, тупая тварь, мне указывать, когда и что делать! Я уйду, когда захочу! А пока я хочу трахнуть тебя! И, если не хочешь проблем, завтра к десяти утра ты принесешь мне деньги!
Кто с ним утром кофе пьет? Кот. Он грубо рванул меня за руку, развернув спиной к себе, содрал шорты и овладел мною, как разъяренный бык обмирающей от ужаса телкой. В тот момент я полагала, что это худшее, что может со мной случиться. Теперь вижу, что ошибалась. Это было вчера. Вчера. Маленький Гоша! Как я могла забыть?
— Что ж, спасибо, Кузьма. — Я стряхнула с себя воспоминания. — Отчего-то мне кажется, что помощь не помешает.
Горный серпантин закончился. Дорога свернула на набережную. Спустившись по крутым ступенькам лестницы на пляж, мы двигались к маяку, красным глазом циклопа выделяющемуся на фоне ночного неба. Теплые ласковые волны набегали на песок, целуя ноги. Свежий бриз трепал волосы и швырял в лицо водяные брызги, словно расшалившийся мальчишка, забавляющийся с водяным пистолетиком. Так играют другие дети и никогда не играет мой Гоша. Мой маленький Гоша, который сейчас наверняка плачет навзрыд и зовет меня, свою непутевую мать. Совсем как покинутый сын графини Сокольской. Мысль о Гоше придала мне сил. Я прибавила шагу, почти побежала, стараясь как можно скорее достигнуть беленой стены старинного маяка. Кузьма припустил за мной.
Под ногами песок сменился травой, и я, обогнув широкую дугу стены, поравнялась с дубовой дверью. Перед дверью сидел на ступеньках Граб и, подперев рукой поросший жесткой щетиной крутой подбородок, смотрел на море.
Англия, 1905 год
В тот вечер Конан Дойль вернулся домой вместе с Джин. Услышав шум автомобильного двигателя, секретарь поднялся с кресла и направился к окну. Со второго этажа особняка было отлично видно, как рослый и подтянутый сэр Артур выбрался из-за руля машины и, обогнув изящный корпус авто, отливающий черным лаком и хромом, открыл дверцу со стороны пассажира и помог выбраться своей подруге.
Альфред не сомневался, что и Туи так же, как и он, стоит за стеной в своей комнате. Спрятавшись за занавеску и прижимаясь горячим лбом к холодному стеклу окна, она смотрит на излучающие счастье лица влюбленных, торопливо идущих по освещенной аллее к дому. Стараясь соблюдать приличия, писатель всячески подчеркивал, что с мисс Леки его связывают исключительно дружеские отношения, но и слепой бы увидел написанные на их лицах чувства. Сначала осторожно, но затем все смелее и откровеннее эти двое стали появляться в публичных местах, возбуждая пересуды и причиняя непереносимую боль той, кого Альфред любил больше жизни. Секретарь слышал, как за стеной Туи ходит по комнате, меряя шагами небольшое расстояние от окна до двери. Как изо всех сил старается сдержать рвущийся из груди стон, и думал, что за нее он готов убить любого. И особенно его. Конан Дойля. Но смерть сэра Артура причинила бы Луизе еще большее страдание. Это был замкнутый круг, из которого не было выхода.
Альфред Вуд услышал, как по лестнице поднимаются две пары ног. Каблучки дамских туфель глухо простучали по ковровой дорожке коридора и замерли рядом с гостевой спальней. Следом раздались тяжелые шаги сэра Артура. Догнав подругу, Дойль взволнованно заговорил:
— Мисс Джин, я давно хотел сказать… Мы столько лет рядом, все время вместе, и может показаться, будто у вас передо мной есть какие-то обязательства. Но это не так. Вы совершенно свободны и вольны распоряжаться собой. Будет лучше для всех, если вы подберете достойную партию и выйдете замуж.
— Ну что вы, Артур! Я вовсе не тороплюсь с замужеством, — невозмутимо ответствовала Джин. — Я буду ждать столько, сколько нужно.
