Самсону отчаянно хотелось спать, он готов был на все, чтобы Далила отстала от него. И, совершенно забыв о том, что уже была, была в его жизни одна подобная история, когда он поддался уговорам любимой женщины, которая якобы хотела всего лишь любопытство свое невинное утолить, богатырь проворчал:
– Косматое чудовище? Да ведь в том-то все и дело. Ведь я назарей Божий от чрева матери моей. Сила моя – в волосах, в том, что я обеты свято блюл, мне предписанные. Если же остричь меня, то отступит от меня сила моя: я сделаюсь слаб и буду, как прочие люди.
Он уснул сном младенца, а Далила сидела, глядя на массу золотистых спутанных кудрей своего любовника, и думала тяжкую думу. С одной стороны, близится утро, скоро Самсон проснется и уйдет, и если она хочет получить свою груду серебра, нужно спешить остричь богатыря. С другой стороны… а вдруг и последние его слова ложь? Что с нею сделает Самсон, когда проснется и обнаружит, что во сне его остригли, как барана? Да от Далилы мокрое место останется, ничего больше!
Но время шло, надо было на что-то все-таки решаться… И Далила наконец взяла ножницы и осторожно срезала с головы Самсона первую прядь. Он не шевельнулся. Тогда она срезала вторую, затем третью… и скоро целый ворох кудрей лежал на полу. Далила аккуратно смела их в кучку, потом отошла к двери, ступила одной ногой за порог, чтобы в случае чего успеть удрать прежде, чем разъяренный Самсон успеет ее пришибить, и выкрикнула:
– Филистимляне идут на тебя, Самсон!
Богатырь открыл глаза, лениво потянулся, медленно встал… и замер. Еще прежде, чем он сообразил, что острижен наголо, он ощутил, что сила отступила от него, а значит, отступил и Господь, который всегда был с ним.
И тут Далила, которая поняла, что на сей раз все вышло так, как она хотела, подала знак филистимлянам, и те налетели на богатыря, словно стая собак на льва… Впрочем, они теперь называли Самсона бараном.
О, как проклинал он себя за болтливость, когда его связали и потащили на городскую площадь! Как проклинал себя за глупую доверчивость, когда ему выкололи глаза! Как проклинал себя за самоуверенность, когда его отволокли в Газу, в дом узников, проще говоря, в тюрьму, оковали двумя медными цепями и приставили крутить мельничный жернов!
Он проклинал себя, филистимлян, судьбу, проклинал Далилу. Сколько счастья давала она ему! Как приманчиво цвела ее красота… он-то думал, лишь для него. И вот предательство, ужасное предательство…
Если бы он добрался до нее сейчас, то убил бы на месте! И он плакал незрячими глазами, мешая в глазницах кровь и слезы, плакал оттого, что не может исполнить своего желания. Он, бывший некогда первым силачом мира, не может не только врагов поубивать, но даже отомстить женщине, предавшей его!
Шли дни, сливаясь в недели и месяцы. Самсон перестал буйствовать и рваться в своих цепях. Но горечь не иссякала в его сердце. Вот разве что жалость примешивалась к ней теперь. Жалость к Далиле. О да, он по-прежнему хотел убить ее, но плакал теперь именно оттого, что хочет убить ту, которую прежде так любил.
Шли, шли дни… Теперь у Самсона было много времени для раздумий.
«Бог дал мне силу, – размышлял он. – Силу истреблять филистимлян. Но разве я исполнял свое предназначение неустанно? Разве посвятил этому жизнь? Нет. Уже двадцать лет минуло с того дня, как я побивал тьмы их ослиной челюстью. С тех пор жил я мирно, как самый обычный человек, нежил тело свое, дух мой был ленив, и боялись филистимляне не меня, а моего предназначения, которое я так и не исполнил. Вот почему Бог отступился от меня. Вот почему… а вовсе не потому, что какая-то женщина взяла ножницы и остригла меня спящего. В том воля Божья была, а не человеческая. Далила была в руке Божией. И я был в его руке. О, значит, силы я лишился по его воле? Но зачем он оставил меня? Только ли для того, чтобы я понял ничтожество свое и терпел страдания и унижения? Или все же… все же ради иной доли? Или Бог все еще ждет от меня того, ради чего явился я на свет, а постигшие меня испытания – всего лишь знак, чтобы я не тратил сил попусту?»
Так думал он день, и два, и три, и неделю, и месяц. Думал, прислушиваясь к себе, ища ответы на нелегкие вопросы. А тем временем начали отрастать волосы на его голове, а в тело возвращалась сила. Тогда Самсон понял, что Бог еще не вовсе отступился от него, и дал себе слово не тратить больше жизнь свою попусту.
Между тем у филистимлян настал праздник бога Дагона, покровителя рыбной ловли и земледелия. Владыки филистимские собрались, чтобы принести великую жертву ему и возблагодарить за то, что предал Самсона, врага их, в их руки.
Множество народу собралось в Газе из всех городов, началось празднество, шли пиры, вино лилось рекой. И когда опьянели филистимляне, когда развеселилось сердце их, они закричали наперебой:
– Позовите Самсона из дома темничного, пусть он позабавит нас!
И вот во дворец, чьи высокие своды были подперты колоннами, привели окованного цепями слепого Самсона. Отрок ввел его за руку. Самсона поставили посреди зала, дали ему в руки цитру и велели играть для потехи собравшихся. А народищу там было – не счесть. Внизу, в зале, пировали все владельцы филистимские с семьями и приближенными, все знатные горожане, а под высокой крышей устроены были галереи, куда мог собраться простой люд.
И вот для них для всех герой иудейского народа, поверженный богатырь Самсон играл теперь на цитре…
Ну, музыкант из него был невеликий, а потому каждый аккорд, извлекаемый им, был фальшив и встречал только насмешки собравшихся. А впрочем, даже если бы срывались со струн сладкозвучные звуки, филистимлянам было бы не до наслаждения ими. Самсон, великий герой, повержен, он в их руках, они могут делать с ним, что хотят! Вот что было для них главным наслаждением.
Смиренное молчание и послушание Самсона сначала приводило их в восторг, а потом наскучило. На него перестали обращать внимание. Гости вернулись к пированию.
Тогда Самсон почувствовал, что час его настал, и сказал отроку, который водил его за руку:
– Я устал стоять, подведи меня к столбам, на которых утвержден дом, чтобы прислониться к ним.
Отрок так и сделал.
Взялся Самсон обеими руками за колонны и воззвал к Господу:
– Господи Боже! Вспомни меня и укрепи меня только теперь, о Боже, чтобы мне в один раз отмстить филистимлянам за два глаза мои.
И, напрягшись, сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утвержден был дом, упершись в них, в один правою рукою своею, а в другой левою. Все зашаталось вокруг… послышались испуганные крики… Но, перекрывая их, зазвучал голос Самсона:
– Умри, душа моя, с филистимлянами!
Вслед за тем он уперся полною силою – и повалил колонны. Рухнули они, рухнула крыша, обвалились стены, погребая под развалинами всех, кто находился во дворце.
Все погибли. Рассказывают, умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, было более, нежели тех, кого умертвил он за всю жизнь свою.
