Гризельда тихонько заплакала, будто зашептала. Розмари умолкла. Такое мгновение, когда они вчетвером собрались у стола под унылой, пыльной кухонной лампой, не могло вместить всего, что накипело. Подойдя к металлоглотателю, Розмари схватила его за руку и вытащила во двор, на снег. Эй! – вскричала она, обращаясь к трейлеру, к освещенным луной предгорьям, к нам, топтавшимся на лужайке. Вот и он! Смотрите хорошенько. Все смотрите! Прямо так и крикнула. По-вашему, глотать железяки – работа тяжелее моей, тяжелее вашей? По-вашему, это завидный мужчина? Смотрите как следует!
Но вышло так (потом мы не раз об этом вспоминали), что смотрели-то все на нее: волосы разлетаются языками пламени, плечи расправлены, грудь трепещет – воплощение силы и ярости. Само великолепие, она, исходя криком, горела на снегу, босая, в майке и зеленых тренировочных штанах. Из дома появилась Гризельда, взяла пожирателя металла под руку и потянула к трейлеру. Дак увел Розмари в дом, запер дверь, погасил свет и резко задернул занавески. У нас на глазах огромный трейлер дрогнул и зарокотал по дороге, а мы сквозь снег разбрелись по домам; ночные звуки мало-помалу затихали, а вскоре слушать и вовсе стало нечего, если не считать летящего с предгорий снега, что бился к нам в окна.
На улицах слышится какой-то крик. Сердце падает, возвращается к жизни, снова падает. Письма от Гризельды продолжали приходить раз в месяц, а Розмари с Даком жили-поживали; Дак устроился в стейк-хаус поваром на гриль; у Розмари скончалась подруга по работе и оставила ей в наследство собачку породы бигль. В ту пору Бойсе начал разрастаться с бешеной скоростью, там появлялись новые лица, на склонах отстраивались новые особняки, и новые жители слыхом не слыхивали, что был когда-то в городе супермаркет «Шейверс».
По весне, проходя мимо одноэтажного домика, мы порой видим на крыльце Розмари, которая решает филворд из «Стейтсмена», и Дака, который дремлет в кресле рядом с женой, и еще бигля, который смотрит на нас сквозь их ноги. Розмари в глубокой задумчивости грызет карандаш, а мы на ходу пересказываем, размахивая руками, нашим спутникам эту историю и поднимаемся по крутым тропам туда, где за холмами до самого горизонта виднеются бесконечные зубчатые, освещенные солнцем горы.
Четвертое июля
К четвертому июля шансов почти не осталось. Американцы в последний раз отправились удить на реку Нерис. У отеля «Балатонас» они сели на троллейбус, где их со всех сторон стиснули хмурые литовцы – усатые старушки, угрюмые мужчины в галстуках-селедках, девчонка в мини-юбке и с гроздью колец в ноздре, – и простояли всю дорогу в своих резиновых сапогах, высунув бамбуковые удочки в окно, чтобы ненароком не сломать их в этой толкотне. Троллейбус проехал мимо зеленеющих рыночных прилавков, затем по улице Пилес, где расположились магазины с козырьками над входом, а дальше – мимо собора и колокольни под Замковой горой. У Зеленого моста рогач-троллейбус, дребезжа, затормозил, американцы протиснулись к выходу и неуклюже потопали вниз по скользкому лысому склону под арками моста, где между бетонных берегов еле-еле текла река. Рыбаки рассыпались по мощеной набережной, насадили на крючки кусочки хлеба и закинули удочки.
В полдень они положили удочки на землю и погрузились в раздумья. Вскоре на берегу появилась школьная учительница со стройными ножками, которая на этой неделе каждый день приводила сюда свой класс, чтобы дети показывали пальцем на американцев и обзывали их дураками.
Но мы забегаем слишком далеко вперед. Вернемся к началу.
Для этого нам нужно перенестись в Америку, на Манхэттен, и устроиться в кожаных креслах одного чопорного клуба любителей рыбалки, где на стене в раме висит чучело марлина, на полу стоят большие медные вазы, а разговоры ведутся вполголоса. Американские пенсионеры и бизнесмены-промышленники, тоже члены клуба, сидели рядком у барной стойки, ковыряя темпуру в своих тарелках и потягивая водку с мартини. Позади них ватагой расположились британские рыболовы-спортсмены, которые заливали в себя «Маргариту» и поносили американские приемы рыбной ловли. Ситуация накалялась. Вскоре британцы принялись отбивать чечетку вокруг бильярдных столов и в бестактной, откровенно антиамериканской манере разглагольствовать о пойманных недавно акулах. Американцы некоторое время продолжали ковырять свою темпуру, но потом обида все же взяла верх.
Последовал стандартный набор провокаций: текила, упоминания плана Маршалла, грубые подколы на темы половой принадлежности королевы и эротических предпочтений президента. Все это вылилось, как и следовало ожидать, в открытый вызов; так было положено начало состязанию. Бритты против янки. Старый Свет против Нового.
Договорились о следующем: побеждает та сторона, которая первой выловит самую крупную пресноводную рыбу на каждом из двух континентов. Срок – по месяцу на континент. Проигравшим предстоит нагишом пройти по Таймс-сквер с плакатами «Плохие мы рыболовы». Начинать с Европы. Старт объявляется тотчас же.
Утром американцы стали держать совет, опохмеляясь «Кровавой Мэри» и закусывая колбасой. Зашел спор о том, где лучше удить. Один предложил по примеру Хемингуэя ловить рыбу в Испании, другой утверждал, что папа Хэм удил в Германии, а не в Испании, но так или иначе безуспешно. Потом кто-то заявил, что Тедди Рузвельт однажды вытащил пятнадцатифунтового солнечника из канала в Венеции, и вся компания притихла, представляя, как толстяк Тедди затаскивает рыбину размером с крышку канализационного люка в раскачивающуюся гондолу, поблескивая на солнце линзой очков. В конце концов американцам принесли телефон и какой-то юнец из магазина туристического снаряжения «Л. Л. Бин» посоветовал им отправиться в край финских оленеводов. Две недели в Финляндии, клялся и божился парень, – и рыба ваша.
Для начала американцы провели пару дней в Хельсинки, где распивали коньяк, звонили на родину по заоблачному тарифу и флиртовали с горничными. Портье получил следующие распоряжения по поводу провизии: шведские батончики мюсли (13 коробок) и норвежская водка (120 литров).
Затем был поезд на север; дальше – допотопный автобус с плюшевыми лиловыми сиденьями; потом сорок миль вверх по какой-то черной реке на мокром катере, к серебристым пустошам Лапландии. Катер забирался все дальше и дальше в безмолвную топкую глушь с непроходимыми зарослями по берегам. По камням грузно протопала пара косматых медведей. Американцы толпились у носового релинга, им явно было не по себе.
Катер пришвартовался у прогнившего причала. Позади виднелась заброшенная кривобокая хижина – наследие золотоискателей – с сеткой на окнах и покосившейся трубой. Капитан перебросил пожитки американцев на берег, катер взревел мотором и скрылся из виду. Американцы стояли на шатком причале, хлопая себя по лицу и рукам, чтобы отбиться от полчищ комаров. Со стороны фьордов медленно подползли тяжелые тучи и пролились унылым затяжным дождем.
Здесь американцы мокли две недели. Каждый вечер, дрожа и утирая нос рукавом из гортекса, каждый шлепал обратно в деревянную развалюху, стаскивал резиновые сапоги и натягивал на промокшее и продрогшее туловище флисовую фуфайку. Все четырнадцать дней на ужин было одно и то же: обугленные куски лосося на шампурах, батончики мюсли и бутылка за бутылкой чистейшей, обжигающей норвежской водки. А за стеной под бесконечной моросью вздымались ледяные чайно-бурые воды реки.
