Жена, понимаешь, забормотал Дак. Она меня не отпустит. Говорит, это, мол, деньги на ветер. Дак, простонал менеджер, мы только что остались без работы! В самый раз оттянуться вдвоем, неужели мы этого не заслужили? Дак пожал плечами. Слушай, продолжал менеджер, сегодня этот крендель будет жрать металл. Я слыхал, ему по силам целый снегокат приговорить.
А кроме всего прочего, не унимался он, там наверняка появится Гризельда Драун.
В школьном спортзале какие-то люди воздвигли сцену, отгородили ее бордовым занавесом и расставили складные стулья. Двадцать пять долларов с носа – а в зале яблоку негде было упасть. С опозданием на полчаса занавес со скрипом поплыл вверх, открыв взорам публики сидящего за столом пожирателя металла. Невысокий, крепкий человек за пятьдесят был одет в черный костюм и белую сорочку с черным галстуком. Держался он прямо; сверкающее розовое темя, похожее на половинку яйца, обрамлял венчик седых волос. Впалые серые глаза казались чересчур большими. Сидел он с невозмутимым видом, сложив руки на коленях. У него за спиной дрогнула и тут же застыла расшитая блестками голубая занавеска.
Шаркая зимними сапогами, мы выжидательно созерцали это банальное зрелище – невзрачного человека, сидящего за голым столом при свете обыкновенных лампочек школьного спортзала. Публика перешептывалась, ерзала, потела. Над скопищем людей в теплых куртках поднимался пар.
На улице валил снег, укрывая припаркованные у школы минивэны и фургоны, в воздухе пахло слякотью и нетерпением. Где-то вопил ребенок. Ножки складных стульев поскрипывали резиновыми насадками по деревянному настилу. Подошвы теплых сапог поскрипывали на трехочковой линии.
Мы изучали программки, вычурные шрифты, кровоточащие, перетекающие одна в другую буквы, из которых складывалось обещание невозможного и удивительного: Спешите видеть Металлоглотателя, который способен проглотить смятую жестянку, целый лодочный мотор – и никогда не повторяет один и тот же номер дважды. С трудом верилось, что тщедушный человек, сидящий за столом, способен исполнить хоть какой-то номер. Дак с менеджером заняли места подальше от сцены; их мощные бока намного выходили за габариты стульев.
Наконец расшитая блестками занавеска поплыла в сторону, и к публике вышла женщина, которая могла быть только Гризельдой Драун, и никем иным. Ноги от ушей, платье с длинными разрезами, невообразимо высокие и тонкие шпильки – как она умудрялась на них стоять, а тем более передвигаться? – длинные, как ножницы, икры, ослепительный блеск материи. Из публики раздались свистки. Движениями она походила на жирафу: высокая, но в меру грациозная, ничуть не стесняющаяся своего тела. Волосы ее были убраны назад рядами, словно зажатыми в тиски, глаза напоминали омуты, длинные пальцы рук толкали тележку по неровным половицам сцены к столу, где сидел тщедушный человечек.
Рядом с нею поедатель металла выглядел карликом; над ним нависали ее стиснутые сверкающим платьем груди, и ложбинка между ними казалась нежной и смуглой. Сдернув с тележки белую салфетку, ассистентка подняла ее над лысиной артиста, встряхнула, опустила и повязала ему на шею. Вслед за тем она взяла с тележки нож для масла, вилку, серебристую тарелку, побренчала вилкой о нож, доказывая, что они сделаны из металла, и с лязгом опустила их на тарелку – вне сомнения, тоже металлическую. Она накрывала на стол. Вилка, нож, тарелка.
Пожиратель металла невозмутимо сидел перед накрытым столом. Гризельда отвернулась, блеснув платьем, и покатила тележку в обратном направлении. Разрезы платья открывали длинные, полные, загорелые ноги до самых ляжек. Тележка, погрохотав, остановилась. Сама ассистентка скрылась за голубой занавеской. Артист остался сидеть в одиночестве под резким светом жужжащих лампочек спортзала.
Что же он собирался проглотить? Неужели Гризельда готовилась выкатить на сцену какую-нибудь устрашающую металлическую трапезу – бензопилу? офисное кресло? В газетах сообщалось, что он съел газонокосилку и проглотил крыло от «сессны». Возможно ли такое? Что сейчас окажется у него на тарелке? Гвоздь? Бритвенное лезвие? Канцелярская кнопка? Не для того же мы выложили по двадцать пять баксов, чтобы сидеть в тесноте и смотреть, как тщедушный человечек будет глотать кнопку. Менеджер заявил, что на месте Дака потребовал бы возврата денег, если свояченица в ближайшие десять минут не вернется на сцену.
Поедатель металла, сидя с повязанной вокруг шеи салфеткой, хранил невозмутимость. Наконец он сжал в своих розовых кулачках нож и вилку. Ткнул их острыми концами в столешницу, словно капризный ребенок в ожидании ужина. А потом с непринужденной уверенностью, которая выглядела почти отталкивающей, просунул нож себе в горло и закрыл рот. С бодрым видом он как ни в чем не бывало уставился на зрителей; некоторые вообще ничего не заметили и только теперь начали крутить головами, потому что братья или дядья дергали их за рукава. На губах пожирателя мелькнула тень улыбки. На всем его теле двигался только кадык. Он странно дергался вверх-вниз и из стороны в сторону, как сердитая жилистая мартышка, привязанная за одну ногу.
Настал черед вилки; ее пришлось подправить легким толчком. Глотая вилку, он даже не повел плечами и лишь отчаянно напряг горло, а сам тем временем сложил тарелку вчетверо, положил в рот и подтолкнул одним пальцем. Кадык дернулся, сократился, забился. Но через полминуты вернулся в прежнее спокойное состояние. Тщедушный пожиратель металла развязал салфетку, промокнул уголки рта, поднялся из-за стола и поклонился. Салфетку он бросил в публику.
Аплодисменты начались исподволь: сперва хлопнули в ладоши менеджер и его соседи, потом присоединились остальные, и вскоре мы стали просто сходить с ума, свистеть, улюлюкать и топать каблуками. Нет, каково? – кричал менеджер. Нет, каково, а?
Когда овации стали утихать, на сцену высыпали трое здоровенных мужиков в поясах с инструментами, подняли стол и оттащили его за кулисы. Аплодисменты смолкли. Лампы верхнего света стали гаснуть одна за другой и лишь тихонько потрескивали, остывая в глухой тишине. Единственным источником света остался красный указатель выхода над дверью. Наконец вспыхнул один голубой прожектор: сноп света падал с потолка на середину сцены, где появилась высокая фигура в латах и настоящем шлеме с забралом и страусовым пером. Вспыхнул еще один прожектор, на этот раз желтый, и осветил металлоглотателя, который примостился, как щеголеватый простолюдин, подле рыцаря в доспехах. Он поднял табурет, потом опустил и сел на него лицом к публике. Из кармана пиджака вынул плотницкий молоток с круглым бойком и покрутил в ладони. Отделил от лат поножь, сложил и приплюснул молотком о сцену. Сложил еще раз и опять приплюснул. А потом засунул себе в горло и с довольным видом проглотил, не слезая со стула, – только кадык задергался как безумный. Под щитком в голубом луче обнажились плотная голень и босая ступня.
Металлоглотателю потребовалось меньше минуты, чтобы разделаться с первой поножью. Не теряя времени, он приступил ко второй. Нет, каково, а? – зашептал менеджер. Неужели это взаправду? Он стал трясти Дака за плечо. Публика смотрела как завороженная и хлопала, когда металлоглотатель отрывал бедренные щитки, а мы, сообразив, что эти толстые загорелые ноги принадлежат Гризельде, повскакали с мест, начали топать и скандировать, расплывались в улыбках от истинного наслаждения. А металлоглотатель знай делал свое дело, исступленно подгоняя каждый кусок рывками адамова яблока.
