— Как же вы видитесь?
— Как бог даст, — без обиды отозвался дед. — Когда внуки в командировку приедут, когда в отпуск через Москву.
А ведь он одинок, поняла я, живет один, раз про жену ни слова не сказал. И нуждается — одежда хоть и опрятная, но заношенная, машина едва на ходу — починить бы или новую купить, но не на что. Подрабатывает извозом, на пенсию-то нынче не проживешь. А внуки, видать, и не помогают.
— Надеюсь, скоро правнука повидаю, — с надеждой добавил он. — Пять лет мальчонке, а я его не видел ни разу. Вот твоя улица, дочка, этот дом, что ли?
Поблагодарив старика, я вручила ему две сотни. Еще тысячу украдкой опустила между сиденьями — так не возьмет, а тут, надеюсь, обнаружит.
— Ты вот что, дочка, — вдруг засмущался он и вытащил из кармана куртки листок с написанным от руки номером мобильного и именем — Иван Кузьмич. — Если вдруг понадобится куда отвезти, звони, я завсегда приеду.
— Спасибо, Иван Кузьмич. Я обязательно позвоню! И если кому из знакомых понадобится, вас порекомендую.
Старик просиял, а я торопливо вышла наружу и смахнула выступившие на глазах слезы. Сколько их таких — одиноких, забытых, брошенных? Манюне повезло — у нее есть внуки, и наша семья к ней привязана. Макс к ней относится как к бабушке, заезжает частенько. Я никогда не задумывалась о том, что может быть иначе.
У подъезда Алекса я остановилась, взглянула на звезды: новолуние, как символично! Налетевший порыв студеного ветра загнал меня в подъезд, давно забытое ощущение холода было непривычным и в то же время вызвало у меня улыбку: я мерзну, значит, я жива!
Сев в лифт, я запустила руку в карман, нащупала связку ключей, но не успела их достать. Двери лифта открылись, я шагнула на площадку. Одновременно со мной из двери квартиры Алекса вышел охотник. Я узнала бы его из миллиона: высокий шатен со шрамом, рассекающим бровь, и глазами, в которых живет смерть.
— Если она появится, сразу же позвони мне, — донесся до меня его хриплый прокуренный голос.
И за мгновение до того, как он заметил меня, я торопливо отступила назад и нажала кнопку первого этажа.
Стремглав выбежав из подъезда, я увидела знакомую развалюху и бросилась к ней.
— Иван Кузьмич! — запыхавшись, вскрикнула я. — Поехали! Быстрее!
Старик с тревогой взглянул на меня:
— Стряслось что?
Стряслось! Моя жизнь кончена, мечты о счастье полетели в тартарары.
— Пожалуйста, скорее, — со слезами на глазах повторила я, не в силах ничего объяснить.
Машина тронулась с места, и за миг до того, как мы повернули за угол, я обернулась и увидела выходящего из подъезда охотника. Заметить меня он уже не успел.
К чести Кузьмича, он больше не пытался выяснить, что со мной произошло за те пять минут в доме, был деликатен и молчалив. Лишь на прощание, когда я попросила остановить «запорожец» неподалеку от бункера, по-отечески потрепал меня по плечу:
— Все будет хорошо, дочка.
Я кивнула, едва сдерживая слезы. Для меня уже ничего не будет хорошо. Не будет ни отдыха у моря с Алексом, ни колечка из перламутра, ни свадьбы, ни ребенка… Судьба подарила мне шанс на новую жизнь, а охотник его отобрал. Алекс знает страшную правду обо мне, и мы уже не сможем прожить жизнь, как обычная семья.
Но как охотник нашел Алекса? Мой сотовый, поняла я. Прежде чем убежать со стоянки, охотник подобрал мой телефон, а звонок Алекса был последним в списке входящих. Не знаю уж, что он наговорил Алексу, чтобы увидеться с ним. Мне было совершенно все равно. Главным было то, что, услышав те дикие вещи, которые охотник поведал обо мне, Алекс не выставил его за Дверь, а выслушал до конца. А вдобавок пообещал с ним сотрудничать и позвонить, как только я появлюсь. Ах, Алекс, Алекс! Как же я в тебе ошиблась! Впрочем, чего другого можно было ожидать от прямого потомка мужа, который меня предал?
— Дочка, погоди! — донесся мне вслед голос Кузьмича, когда я уже отошла от машины.
Старик догнал меня и протянул пакет с одеждой, которую я забыла на сиденье. Я механически поблагодарила его, бросив равнодушный взгляд на лежавшую сверху белую блузку для походов в институт. Дождавшись, пока «запорожец» уедет, я отыскала взглядом ближайшую урну и без колебаний опустила туда пакет. Ничего из этого мне уже не пригодится. Следом в урну полетел бумажный листок с номером Оли.
В бункере было тихо: родственники отправились подкрепиться, похоже, прихватив с собой Ричарда. Как сомнамбула, я дошла до своей комнаты, закрыла дверь, мутным взглядом обвела разворошенное нутро шкафа, валявшиеся на полу вещи. Невероятно, что прошло всего каких-то пару часов. Я думала, что начинаю новую жизнь, наговорила родителям дерзостей, а теперь вернулась, как побитая собака, поджав хвост.
Слезы хлынули, как прорвавшаяся плотина, впервые за сотню лет горяча щеки. В моем сознании проносились обрывки снов и самые яркие воспоминания, связанные с Алексом: первая встреча, кофе у него на кухне, белая роза, которую он подарил мне перед походом в кино, прогулка по бульварам, первый поцелуй, медленный танец на дне рождения у Ильи и шутливое признание в любви в аптекарском стиле, наше отражение в зеркале в коридоре у Манюни, сегодняшнее утро. Ни за что на свете я бы от этого не отказалась: эти мгновения были самыми счастливыми за все мое более чем столетнее существование. Но как же больно от того, что все позади и уже никогда не повторится…
— Бетти, девочка моя! — Лидия оказалась рядом со всем незаметно и вот уже баюкает меня в объятиях — холодных, но заботливых. Ледяные пальцы гладят мои полыхающие щеки, стирая с них горячие слезы. Дыхание холодит мои волосы, студеные губы касаются виска.
— Мама, — сдавленно выдыхаю я, — прости меня.
— Полно, Бетти, полно. — Лидия успокаивающе гладит мои плечи.
— Мама, — отстранившись, я с отчаянием смотрю ей в глаза, — я хочу, чтобы все было по-прежнему, хочу вернуться в семью. Ты сделаешь это для меня?
Ладони Лидии стискивают меня чуть сильнее, я невольно морщусь и в душе закипает досада на хрупкое человеческое тело, которое так чувствительно к боли. Теперь, наверное, и синяк останется. Интересно, после превращения он сойдет или так и останется со мной на целую вечность? Отбросив спутанные волосы и опустив трикотажный джемпер на плечо, я подставляю шею под укус вечности и непонимающе поднимаю глаза на Лидию: почему она медлит?
— Ты уверена, Бетти? — Слова даются ей с трудом: зрачки уже затопила жажда, а искушение при виде кровеносной жилки у меня на шее, должно быть, слишком велико.
Я порывисто киваю:
— Да. — Голос кажется чужим — надломленным от непосильного горя, утратившим звонкость, постаревшим на целую тысячу лет. — Я хочу, чтобы это сделала ты. Прошу, мам.
Человеческая жизнь без Алекса мне не нужна. Все, что я умею, — это быть вампиром.
