Он обвел нас суровым взглядом, будто ждал возражений. Но все
молчали. Все что-то вспоминали. И я – тоже. Из дальнего прошлого. Как падал,
кружась, первый снег на желтые листья, как шел я по опушке леса, и на душе было
звонко и чисто, в руках своих я отогревал чужие ладошки, а стоило посмотреть
вверх – и улыбалось светящееся зимнее небо. Я не могу даже припомнить, где и
когда это было, не помню имени девушки, что шла рядом, и едва помню ее лицо…
Но я помню, как из ночного неба, в свете полной луны, падал
хлопьями белый снег. И я помню, как улыбалось мне небо.
Разве была тогда во мне хоть капля горькой тоски и мысли о
тщете жизни?
– Я прошу тебя, мальчик, – сказал Йенс. – Стань настоящим
Искупителем. Сделай так, чтобы мы знали любовь и любили в ответ. Не ведаю как,
но сделай это.
И в тесной кабинке мчащегося дилижанса этот неповоротливый,
некрасивый, изломанный жизнью человек опустился на колени, целуя руку Маркуса.
«Не говори ничего! – взмолился я мысленно. – Не надо слов!
Не давай ему обещаний, не клянись…»
– Я сделаю все, Йенс, – прошептал Маркус. – Все что смогу…
Йенс все стоял перед ним на коленях, держа за руку. Ждал
чего-то. Я тоже присел перед ним, заглянул в глаза.
– Йенс… вставай, Йенс.
Монах тяжело поднялся, все еще не отрывая глаз от Маркуса.
Сквозь окно донеслось хлопанье кнутов – кучер, перемежая
удары руганью, отгонял с дороги дурную собаку, привязавшуюся к дилижансу. Мы
въезжали в село.
К полудню следующего дня дилижанс остановился в Крайове.
Спокойнее всего было бы продолжить путь в Иудею вместе с
остальными паломниками. Они уже договаривались с местными возчиками, что должны
были везти их до самого Стамбула, а уж оттуда, морем, в Иудею.
Но нам надо было ждать товарищей. К тому же без документов
ни я, ни Маркус о свободном проезде и мечтать не могли.
Мы постояли во дворе караван-сарая, разглядывая османские
дилижансы. Впечатление странное – никаких закрытых кабинок для уединения, окна
незастекленные, так что вся дорожная пыль будет лететь на путешественников, на
крыше столько скамеек, что удивительно – как не проламывается.
– Дороги плохие, – предположила Хелен. – Часто приходится
толкать дилижанс на подъемах, вот и нужно побольше пассажиров третьего класса.
– Страна беднее, вот и вся разгадка, – скептически заметил
лекарь.
Возчики, льстиво улыбаясь, бродили среди паломников. Хватали
нас за рукава, заглядывали в глаза, на ломаном державном предлагали довезти
быстро и дешево. Дилижансы отсюда шли не только в Стамбул, но и дальше, по всей
Империи. Когда смуглый и юркий кучер начал уговаривать Жана отправиться в
Багдад, «большой город, славный город!», я едва удержался от смеха.
Барон Жан Багдадский выдержал напор стоически. Видно, успел
привыкнуть к своему насмешливому титулу. В итоге тот же самый кучер, что
собирался гнать дилижанс в Багдад, позвал своего приятеля, который на старой
двуколке повез нас к отелю «Каддеши», где останавливались в большинстве своем
иностранцы.
Крайова – город небольшой, но все-таки город. Козы и коровы
по улицам не бродили, и даже дороги в большинстве своем были мощеные и немножко
прибранные. На нас особо не косились – здесь останавливалось много паломников и
торговцев – и из Паннонии следующих, и из Хорватии. Говорят, что встречались
здесь и самые непримиримые из гайдуков, ушедших после разгрома через границу и
нашедших пристанище в Османской империи. Но следили за ними власти строго, и на
бывших соотечественников они не покушались, как бы им того ни хотелось.
Возчик все оборачивался, одобрительно цокал языком и
улыбался – то ли выражая приязнь, то ли радуясь, что наняли именно его. Каждый
раз приходилось одобрительно кивать в ответ, и к концу поездки добродушная
физиономия османца опротивела всем.
«Каддеши» был отелем новым, построенным с оглядкой на
Державу, поскольку предназначался большей частью для ее подданных. Пять этажей,
на каждом большие веранды, в жарком климате незаменимые, и еще шестой этаж – с
рестораном. Несмотря на наплыв посетителей, нам удалось снять два номера, пусть
и по цене, заставившей Жана разразиться горестными сетованиями.
Мы с Хелен, переглянувшись, сняли отдельный номер,
предоставив Маркуса под патронаж Жана и Йенса. А уже через полчаса, приведя
себя в порядок, сидели в ресторане.
Здесь, как уступка туристам, подавали завезенное из Державы
вино. Подавали за бешеную цену, с презрительной гримасой и в холстяном пакете,
чтобы скрыть бутылку. Но нас порадовало и это. Мы сидели у самого края крыши,
под туго натянутым полотняным тентом, защищавшим от солнца. Панорама сверху
открывалась замечательная – будь мы шпионами, задавшимися целью срисовать план
города, легко бы это сделали. Официант подал шиш-кебаб, клятвенно уверяя, что
это лучший шиш-кебаб в городе, печеную айву, жаренные на решетке шампиньоны и
айран. На какое-то время на душе стало спокойно, будто мы не спасались от
преследований, а подобно обычным туристам или паломникам отдыхали в чужой
стране.
– А здесь ничего, – поглощая шиш-кебаб, сказал Жан. – И
очень вкусно. Жалко, жалко, что мои родовые владения не под Державой…
На мой взгляд, руссийский шашлык повкуснее шиш-кебаба, но
было так славно, что спорить не хотелось. Я даже кивнул старику. А вот Маркус
заговорил:
– Я обещаю, Жан, ты будешь владеть Багдадом.
Энергично жевавший лекарь на миг перестал работать
челюстями. И я почуял, как между Жаном и Маркусом повисло что-то, несказанное.
Лекарь молчал, забыв об остывающем шиш-кебабе, смотрел на Маркуса. Так смотрит
на своего сына, вдруг отобравшего тяжелую поклажу, старый отец. Смотрит,
впервые понимая, что ребенок вырос.
– Пока ты будешь его возвращать, у меня выпадут последние
зубы, – сказал Жан наконец. – Лучше передай мне тот соус, дружок.
И все-таки я понял – он дрогнул. Маркус оправился после того
вечера, преодолел растерянность от встречи. Снова стал будущим Искупителем, а
не сопливым младшим принцем.
Не только я, все это поняли.
Официант принес нам кофе: вкусный, хотя и слишком уж сдобренный
кардамоном по новомодной османской манере. Я спросил сигару и, вспомнив старое,
осведомился: нет ли медовых сигар? Официант удивился, но обещал узнать.
– Мы долго будем ждать остальных? – спросил Жан. Поймав мой
удивленный взгляд, пояснил: – Ильмар, ты не хуже меня понимаешь, что в любую
минуту…
– Надо ждать, – ответил я. – Вот сколько надо, столько и
будем. День, неделю…
Жан, по-птичьи вздернув голову, смотрел на город. Потом
вздохнул, сказал:
