На самом-то деле, чем ближе к границе приближаешься, тем
меньше вокруг родного и привычного. Вот взять Паннонию – вроде как наша земля,
и вера у всех правильная, и Стража на улицах привычно-вороватая, и деньги
привычные… а все-таки чувствуется – край Державы. И на романском мало кто
говорит, и обычаи непривычные, и кухня своя.
А перейдя границу, не сразу понимаешь, что попал в чужие
края. Деревья вокруг те же, и солнце не успело сдвинуться на небе, и тот порыв
ветра, что застал тебя на державной земле, веет и на чужой. И лица у людей те
же, и язык поначалу схож. Не зря говорят: если будешь путешествовать пешком, то
весь мир обойдешь и не заметишь, как меняются наречия.
Так что граница на самом деле не стена, разделяющая свое и
чужое. Скорее – горный хребет, перевалив который надо еще немало пройти – чтобы
ощутить чужую землю.
Мы прошли немного. Километров пять-шесть. Самая большая
удача была в том, что удалось миновать разрушенные Маркусом сторожевые вышки
незамеченными – видно, все османские пограничники бросились к рубежу. Миновали
неширокую, но густую полоску леса. Нарочно его насадили, что ли? Вражеской
коннице преграду создавать, а заодно как укрытие для стрелков…
Дальше пошли поля сладкого перца – по осеннему времени уже
убранные, лишь иногда мелькал среди листвы сочный красный бочок. По утоптанной,
хотя и пустынной дороге мы двинулись на юг. Я шел за Хелен, нес, перекинув
через плечо, Маркуса. Рука уже онемела, но отдыха я себе не давал. Вот ведь
незадача: будь младший принц лет на пять-шесть младше, так куда легче бы
пришлось…
– Ты нормально, Ильмар? – спросила Хелен. Поняла, что силы
мои переоценивать не стоит.
– С трудом, – честно признался я. – Но еще немного пройду.
– Что теперь делать-то, – вслух рассуждала Хелен. –
По-османски я десяток фраз знаю, да и все. Деньги у меня еще есть, но деньги
державные…
– Как здесь относятся к чужестранцам? – спросил я.
– По-разному. Если выправлено разрешение на въезд – так
никто не обидит. Если нет… – Хелен покачала головой. – Османы лазутчиков
побаиваются.
– Но ходят же сюда контрабандисты, торговля опять же…
– У контрабандистов – половина родственников здесь живет.
Тоже мадьяры, только другой веры. Сам знаешь, раньше эти земли под Державой
были. Та же самая Паннония.
– Да? – поразился я.
Хелен вздохнула. Оглянулась – ничего подозрительного не
заметила и заговорила:
– В тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году, при
Сенготарде, османы разбили державные войска и захватили земли почти до Варшавы.
Потом их под Веной разбили… потом Держава с Ханством в Священный Союз
объединилась, у Ханства тоже на осман зуб был. Ну и погнали… Большую часть
Паннонии вернули, руссийцы Азов и Кавказские горы захватили. А в Трансильвании
османы встали насмерть. В реке Днестр вода от крови покраснела – столько там
осман и руссийцев полегло. И у нас тоже… немало. Вот и заключили в тысяча шестьсот
девяносто девятом году Карловацкий мир.
– Это я знаю. Только ведь Карловацкий мир – это когда мы все
свои земли вернули!
– Не все. Мы Паннонию не всю вернули, и Трансильванию не
отбили. Ханство как ни зарилось на Болгарию, тоже ничего не добилось. В военных
училищах, Ильмар, историю честнее излагают.
Летунья помолчала, после чего, уже бодрее, добавила:
– Нам одно на пользу, Ильмар. Со времен Махмуда
Справедливого османы перестали покоренные народы насильно в свою веру загонять
и свой язык навязывать. Так что здесь и впрямь не османы, а мадьяры и румыны
живут. Все проще.
– Был бы с нами Петер… – сказал я. И замолчал. Где он
сейчас, исцеленный Жераром юноша? Бредет подземными ходами? Или лежит в
каменной могиле?
– Был бы… – эхом откликнулась Хелен. – И еще Арнольд, чтобы
Маркуса нести. И еще руссийский шпион, чтобы в тайных местах останавливаться. И
Жерар, и Луиза…
Она остановилась, глянула на меня и предложила:
– Давай отдохнем, на тебе уже лица нет.
Мы отошли в сторону от дороги, сели среди кустов, так, чтобы
успеть вовремя затаиться при опасности. Маркусу я положил под голову скатанную
куртку, смочил водой из фляжки губы. В сознание не приходил, но и умирать не
собирался. Да и выглядел спящим, а не лишившимся сознания.
– Думаю, он скоро проснется, – сказал я.
Хелен кивнула. Тоже легла, глядя в небо. Улыбнулась чему-то.
– Планёр бы тебе… – догадался я.
– Да. Через час были бы в Крайове… Ильмар?
– Что?
– Знаешь, чем хорошо в армии?
– Обед всегда вовремя дадут, – буркнул я. Больше ничего
хорошего мне не вспоминалось.
– Да нет. – Хелен тихо рассмеялась. – Как раз с обедом не
всегда получалось… Тем хорошо, что не надо себе голову лишним забивать. Задачу
поставили – выполняешь. Не можешь выполнить – умираешь или под трибунал идешь.
Но невозможного делать не заставят. Лететь без планёра не прикажут, стрелять
без пороха не велят. А тут мы… только этим и занимаемся.
– Это тебе, офицеру, так кажется, – съязвил я. – Нас только
и заставляли, что с голыми руками против сабель и пулевиков воевать.
– Ильмар…
Я глянул на нее.
– Придумай что-нибудь, Ильмар. У меня не получается. Вот
перешли мы границу, и что теперь? Чужая страна, да еще после схватки этой
переполох начнется…
– Придумаю, – пообещал я. – Нам главное, чтобы Маркус в себя
пришел, и своими ногами идти начал, поверь.
– Я смогу, – произнес слабый голос.
Хелен резко привстала. Маркус, хоть и с натугой, тоже
приподнялся и сел. Прижал ладони к вискам, будто с мигренью борясь, потом улыбнулся:
– Смогу.
– Ты быстро оправился, – только и сказала Хелен.
Маркус кивнул. Спросил:
– Все нормально? Мы в Османии?
– Да, но еще недалеко от границы. – Хелен остановила его
попытку встать. – Ты бы полежал, Маркус.
Он не стал спорить. Хелен нежно, словно мать, обтерла ему
лицо смоченным в духах платочком. Запах, прохладный и тонкий, вмиг поплыл в
воздухе, заглушая тяжелый дух осеннего поля.
– Твоя сила очень быстро растет, Маркус, – сказала она. – Ты
заметил, стоит тебе преодолеть себя, приложить усилия – и ранее недоступное
становится простым?
Марк улыбнулся.
– Возможно, нам даже не придется ждать твоего возмужания,
Маркус, – рассуждала вслух Хелен. – Когда ты сможешь полностью овладеть
Изначальным Словом, выучить его в совершенстве…
