Очень мне не по себе было, но в конце концов я собралась с духом и выложила, как обстояло дело со спасением Минори. Вера Дмитриевна выслушала молча, задала лишь один вопрос:
— Можешь подробно описать золотую райскую птицу — украшение, которое Комани сняла с шеи убитой Машеньки?
Я принесла блокнот и открыла рисунок.
— Вот оно. Я старательно выполняла поручение дедушки.
— Невероятной красоты вещь, — прошептала Васькина, — оригинальная, такую ни с чем не перепутаешь.
— Золото с рубинами, — подхватила я, — хвост и крылья ажурные, плетение цепочки повторяет их узор. Когда я делала портрет Татьяны Петровны, мамы Маши, она поведала, что птичку в давние времена ее прапрапрапрадед заказал для своей жены на первую годовщину свадьбы. Его супруга тогда сильно заболела, все даже думали, что она умрет. Но когда муж повесил ей на грудь медальон, она очнулась и сразу пошла на поправку. Помнится, Татьяна Петровна завершила рассказ фразой: «Если райская птичка «улетит» от нас, вся семья умрет, я берегу ее как зеницу ока». А ведь так и случилось: амулет перешел к Комани, когда Минори погибли.
Вера Дмитриевна молча достала из сумки папку, открыла ее, перелистала разные бумаги и протянула мне цветной ксерокс статьи со словами:
— Ее выпускают в Нижнегорске, она приурочена к девяностолетию Елизаветы Гавриловны Николаевой, в молодые годы носившей имя Лиза Комани. Прочитай вот этот кусок вслух.
Я послушно озвучила текст интервью:
«— На вас сейчас потрясающей красоты украшение. Оно старинное?
— Да, мне его подарил тесть. Отец Анатолия Сергеевича унаследовал от своего родителя коллекцию ювелирных украшений, одно из них он преподнес мне в день свадьбы».
Не удержавшись, я воскликнула:
— Вранье! Наглая, отвратительная ложь!
Вера Дмитриевна показала другую страницу.
— Посмотри на фото.
Я уставилась на снимок и потеряла дар речи, потому что увидела старуху со злым лицом, на шее которой висел амулет Минори, райская птичка из золота с ажурным хвостом и крыльями, усыпанными рубинами.
— Хоть я и маленькая была, но помню Татьяну Петровну, — пробормотала Вера, — очень хорошая была женщина. А вот на ее украшение на празднике Солнца внимания не обращала, мне очень нравились мамины серьги-колокольчики, которые горели, как маленькие солнца.
Ко мне вернулся дар речи.
— Комани убийца! Как она не побоялась щеголять в медальоне Минори?
— Наденька, ты помнишь, что было у Родани? — вдруг поинтересовалась Вера.
Я быстро порылась в блокноте.
— Вот, например, диадема.
— Очень красивая, — восхитилась Васькина. — А чем украшала себя Елена Бордани?
— Не успела сделать ее портрет, — расстроилась я. — Про то, что у нее было, ничегошеньки не знаю.
— Вот и ответ на твой вопрос, — вздохнула гостья. — Елизавета отлично понимает: прошло очень много лет, наши бабушки-дедушки, мамы-отцы, хорошо знавшие, что у кого было из драгоценностей, давно убиты эмгэбэшниками или умерли в гетто. Кто остался в живых? Дети? Четырнадцатилетних расстреливали со взрослыми, самые старшие из очутившихся в интернате были твоего возраста, Надюша. А я из мелких. Стыдно признаться, даже вещи мамы сейчас не узнаю. Ну разве что только те серьги-колокольчики, да и то могу ошибиться. И ты, Надя, о Бордани ничего сказать не можешь, потому что не зарисовала ее вещи. Елизавета уверена: свидетелей не осталось. Но даже если вдруг кто-то воскликнет: «Ба! У вас райская птичка Минори», всегда можно возразить: «Нет, вы ошибаетесь, это подарок тестя». И поди докажи обратное.
— Главный эмгэбэшник, тот, кто убил Машу и ее семью, женился на Елизавете, — ахнула я, только сейчас сообразив, кто такой Анатолий Сергеевич Николаев.
— Похоже, да, — согласилась Вера Дмитриевна. — Но я не изучала углубленно биографию супруга Комани, знаю, что он следователем работал, а она у него медэкспертом. Когда Николаев умер, Елизавета стала гинекологом. Могу поднять архивы, вдруг удастся найти, где Анатолий Николаев служил в конце сороковых… Это будет совсем непросто, такие сведения закрыты, но я очень-очень постараюсь. Главное, сейчас не сдавать мою книгу в печать, в рукописи Комани названа героиней. Да, натворила я беды! Пообщалась с Валей Семеновой, поверила ей, что Елизавета пуштанов от смерти спасала. И еще один мальчик то же самое утверждал. Ну, как я могла столь легкомысленно поступить? Я же историк, ученый, обязана досконально изучать факты, то, о чем говорят люди.
Я попыталась успокоить Веру.
— Но ведь ни Семенова, ни тот мальчик правды не знали. Думаю, Комани специально распускала в гетто слухи о том, что она может помочь. Если семью пуштанов убивали эмгэбэшники, драгоценности получало государство, а если их расстреливал Анатолий, ювелирные изделия оказывались у него и Лизы. Елизавета Гавриловна рассказала о своем геройстве. Любой бы поверил. Какие факты? И как их можно проверить? Николаева поэтому и соврала про подвиги только сейчас — истину-то уже невозможно откопать. Она же не знала, что я сидела на елке в момент расстрела Минори и у меня сохранился блокнот с рисунками, сделанными с натуры.
— Ну да, Елизавета всю жизнь молчала о своем прошлом, — кивнула Васькина, — а когда к ней примчалась я и стала про спасение пуштанов расспрашивать, восхищаться ее храбростью, скромностью, она просто подтвердила мою версию ее геройства. Получается, именно я сделала ее знаменитостью. Ужас какой!
Мы проговорили долго, в какой-то момент я воскликнула:
— Надо найти улики, доказывающие, что Елизавета Комани-Николаева убийца. Может, в том болоте кости сохранились? Не одни Минори, наверное, в лесу погибли.
Ох зря я эти слова произнесла! Васькина грустно возразила:
— Может, и есть останки, да кто их искать станет.
А потом вдруг повеселела.
— Знаю, как поступить. Спрячу в карман диктофон, приду к Елизавете, начну расспрашивать ее про райскую птичку, попрошу показать украшение и скажу: «Ну надо же! У Минори точь-в-точь такое было, я отлично его помню, видела в детстве». Она себя точно выдаст, что-нибудь скажет от неожиданности. Подловлю ее, голос-то Елизаветы запишется, вот и получим доказательство.
Я стала просить Веру не ходить к старухе, испугалась, что Васькина, человек честный, эмоциональный — не сдержится и бросит Комани в лицо обвинение в убийстве, поэтому чуть ли не на колени встала, умоляла:
— Ни в коем случае не общайся с преступницей!
Васькина заплакала:
— Это я ее прославила, рассказала журналистам о геройских подвигах Елизаветы. Я породила миф, мне его и развенчивать.
В конце концов мне удалось вырвать у Веры обещание держаться подальше от монстра. Уходя, она сказала:
— Моему сыну пока не надо знать правду. Он так восхищается этой бабкой! Опубликовал в журнале главу из моей невышедшей книги, ту, где Лиза воспета, организовал посвященный ей стенд в музее, оплатил празднование юбилея. А еще Гриша часто повторяет: «Я наполовину пуштан и горжусь, что во мне течет кровь людей, среди которых есть выдающиеся личности. Елизавета Гавриловна пример для всех, для меня в первую очередь. Надо быть, как она: не сгибаться, ничего не бояться, совершать добрые дела». Сын с ума сойдет, когда узнает истину. Я попрошу его задержать издание книги, объясню, что хочу внести еще одну главу, свою беседу с Надей Оконцевой, урожденной Василини. Ну а потом переделаю рукопись… Уж тогда ему придется все узнать. Я подниму архивы и найду доказательства вины Лизы!
