Андрюша быстро растолстел, полысел, правда, устроился в какой-то театр в Санкт-Петербурге, иногда снимается в кино, но играет исключительно подонков и психически неуравновешенных личностей, третьи роли и эпизоды. Если учесть, что добрая половина нашего курса не играет вообще ничего и нигде, у Андрюши – удачная актерская судьба.
Но тогда ведь все было впереди – все главные роли, все наши победы, в которые мы верили. И хорошо, что нельзя приоткрыть дверь и заглянуть в завтрашний день…
Мне в «Дачниках» дали интересную, большую роль – поэтессы Серебряного века, Калерии, дамы слегка не от мира сего. Я удивилась, но Волобуев убедил меня, что мне как раз подходит романтичность и оторванность Калерии от реальности. И слов много. И красивая… Мне это было очень важно.
* * *
– Кудряшова, ты расписание видела? Успеваешь везде? Не заменять тебя?
– Успеваю, Марат Анатольевич… – Я с сомнением читала расписание спектаклей и репетиций на следующий месяц.
На самом деле я совершенно не представляла себе, как я буду успевать, но отказываться ни от одной своей роли в театре не собиралась. За месяц мне сделали три ввода в старые спектакли и дали две роли в новых пьесах. Но и в институте пропускать я тоже ничего не хотела. Придется бегать туда-сюда.
– А что тебе не успевать? У тебя же семьи нет! – вставила свое слово незаметно подошедшая наша новая прима Олеся Кичаева.
Олеся только что закончила ГИТИС и рассматривала работу в «Экзерсисе» как временную передышку перед ярким стартом в каком-нибудь славном академическом театре Москвы.
– Хорошо, Кудряшова, смотри, не подводи. Как настроение, Олеся Геннадьевна? – Марат стоял вполоборота к нам обеим и ни на одну не смотрел.
Я уже привыкла к этой его манере, а Олеся заметно нервничала. С непривычки можно было подумать, что его совершенно не интересует, что ты ответишь.
– Настроение плохое, Марат Анатольевич, – капризно сказала Кичаева.
– Почему? – так же смотря в сторону, обронил Марат.
Я понимала, что он рад приходу Кичаевой, – ей прочили в институте большое будущее. Она закончила курс Гончарова, последний его курс, который мог стать трамплином для будущих звезд, а мог оказаться ямой, как для Кичаевой. Что закончила? Гончаровский курс. Героиня? Героиня. А… почему не взяли в Маяковку? «Интриги, сынок…» – как говорится в старом, глупом, но смешном и жизненном анекдоте.
Рад-то Марат был рад, но он терпеть не мог гонорливых и наглых актеров, – а кто их любит? К нам на сезон-два частенько залетали «перетоптаться» звездочки – не настоящие звезды, но те, кто снялся в нашумевших фильмах раз, другой… В театр хороший не попали или не удержались – для этого нужно терпение и умение ждать, смиряться с несправедливостью, с очевидным неравенством, часто с хамством и грубостью режиссера. Нужна удача, без нее здесь никак.
Вместо ответа Кичаева молча протянула ему руки ладонями кверху.
– Что это? – Марат удивленно взглянул на Олесю.
– Полы намыла с утра, Марат Анатольевич! Какое может быть настроение у актрисы, которая встает в шесть утра и моет полы!
Я не понимала, зачем Олесе вставать в шесть утра, она что, шесть часов мыла полы в своей комнате в общежитии, где жила с сыном? Репетиции у нас раньше двух не начинались. Марат сам любил засиживаться за полночь за книжками или фильмами и потом спать до двенадцати.
– Я поговорю с Никитой Арсентьевичем, он вам выпишет премию, Олеся Геннадьевна. К… Новому году, – добавил он, взглянув в мою сторону.
Действительно, а то совсем несправедливо получается. С чего вдруг Кичаевой – и премию?
Олеся только хмыкнула. Она по-прежнему ощущала себя будущей звездой Маяковки. То, что ее не взяли в театр сразу после окончания, она считала временной досадной оплошностью. Ну закатила истерику перед дипломным спектаклем, ну угрожала уйти, ну всех довела до сердечного приступа… Подумаешь! Талантливая ведь! На Гундареву похожа. Любимая Олесина байка была о том, как она пришла поступать к Гончарову на курс, а он воскликнул: «Наташа!» Правда это или нет, но с этой визитной карточкой Олеся подходила знакомиться к людям. Может, и воскликнул. И что? В театр-то в результате не взял.
Мне было тяжело общаться с Олесей из-за ее гонора и неискренности. Мне все время хотелось сказать: «Ну хватит уже! Сними маску. Ты же простая деревенская девчонка. Жизнь у тебя не слишком удалась. Муж ушел еще до рождения ребенка, тебе тяжело. В академический театр тебя не взяли. Ты бегаешь, подрабатываешь на озвучке…» И здесь бы перевернуть всем страничку вперед…
Олеся не стала работать в «Экзерсисе», зря даже Марат Анатольевич выписывал ей премии ко всем праздникам. Олесин голос жил и живет совершенно отдельно от нее. Приятный, глубокий, нежный, волнующий, смешливый – разный. Олеся теперь озвучивает самых известных звезд мирового кино, работает в дубляже. Отлично зарабатывает, может собой гордиться. Только вот никто не видит ее огромных глаз, миловидного личика, никто не знает, как она умеет плакать на сцене, сколько у нее актерского нерва, как хорошо она танцует и поет… Но самые яркие голливудские звезды говорят по-русски ее, Олесиным, голосом. Тоже неплохо.
Тогда мы этого ничего не знали и знать не могли и тягались из-за каждой новой роли. В детском спектакле мы с Олесей, очень разные, похожие только по росту и темпераменту, играли Олю и Яло – девочку, попавшую в волшебную страну, и ее отражение в зеркале. Я была отражением.
В книжке и пьесе Яло капризна и глупа. Из-за нее-то девочки и попадают во все неприятные ситуации. Но у нас получилось как-то наоборот. Природа взяла свое, и Оля, которую играла Олеся, была нетерпима, капризна и вызывала мало сочувствия.
– Что у тебя с директором? – абсолютно не стесняясь, как-то спросила Олеся, когда мы сидели под большой пыльной тряпкой во время детского спектакля.
Была там такая сцена. Мы прятались от злых героев. Дети видели, что мы сидим под тряпкой, на которой был нарисована трава с цветами, бабочками и ежиками, а злые герои – нет, даже не подозревали.
– У меня? С директором? Ничего, – удивилась я.
– А почему он так странно на тебя смотрит? Он приезжал к тебе?
– Да с чего ты взяла?
– Монтировщики сказали.
– Монтировщики?!.
Я судорожно стала соображать, кому из монтировщиков Никита Арсентьевич мог сказать, что собирался ко мне приехать, ведь он только собирался, и кто все переврал и зачем…
– У него жена, нехорошо… – продолжала Олеся. – Я вот тоже своему мужу говорю: «Конечно, я сижу с ребенком, а ты бегаешь по бабам…»
Я не стала спорить с Олесей, напоминать, что с мужем она то ли не была расписана, то ли уже развелась. Она сама в первый же день рассказала об этом «совести» нашего театра Валере Спиридонову, который подошел к ней знакомиться, ласковый, пухлый, обходительный…
