Я сбегаю на второй этаж к дяде Юре и тёте Але и дёргаю за колокольчик. У них на двери такой рычажок, который соединяется с колокольчиком. Дёргаешь за рычажок – колокольчик звенит.
– Дзынь!.. Дзынь!..
Никто не открывает.
Я снова: дзынь-дзынь-дзынь!..
Наконец раздаются шаги и дверь распахивается.
На пороге стоит Марина. Дочь тёти Али и дяди Юры.
Я её немного стесняюсь. Ей семнадцать лет. Она очень похожа на тётю Алю. Но выше и стройнее. И у неё две длинные косы.
– Привет, – говорит Марина. – Ты к нам?
Я киваю.
– Проходи, – говорит Марина.
Я бочком продвигаюсь по тёмному коридору.
– Лампочка перегорела, – объясняет Марина. – Ты умеешь менять лампочки?
– Умею, – говорю я.
– Поменяй, пожалуйста, – говорит Марина и протягивает мне новую лампочку. – Вот, встань на табуретку. Тапочки можешь не снимать. А я тебе компота налью.
Я беру лампочку, становлюсь на табуретку, выкручиваю перегоревшую лампочку и прислушиваюсь, что там творится на кухне. И где все? Мы что, одни?!
– Ну как дела? – Марина выглядывает из кухни.
– Сейчас, – говорю я. – Уже выкрутил старую.
– Не торопись! – говорит Марина.
– Я не тороплюсь… – бормочу я.
Готово! Новая лампочка ввинчена.
Я спрыгиваю с табуретки и протягиваю перегоревшую лампочку Марине.
– Мой руки, – говорит она.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Чтобы они были чистые, – отвечает Марина.
Я иду в ванную и мою руки.
– Вот чистое полотенце, – Марина протягивает мне выцветшее полотенечко.
– Это моё, – говорит Марина. – Меня им вытирали, когда я была грудной.
Я представляю, как обтирали грудную голенькую Марину этим самым лилипутским полотенцем, и краснею.
– Спасибо, – говорю я, глупо улыбаясь.
– Пошли пить компот, – зовёт меня Марина.
И я иду пить компот…
Я сижу за столом, на стуле, а Марина передо мной, на угловом диванчике.
Марина смотрит на меня, подперев ладонями подбородок, а я пью тёплый компот мелкими глотками, словно это горячий чай.
Я смущаюсь.
– Не смущайся, – говорит Марина. – Пей себе спокойно.
– Я не смущаюсь, – говорю я.
Я смотрю на золотых дяди-Юриных рыбок.
– А где все? – спрашиваю я, имея в виду тётю Алю и дядю Юру.
– Все – в небе! – говорит Марина и взмахивает рукой. – Летят в своих красивых самолётах!
– Здорово! – говорю я.
– Что? – спрашивает Марина. – Ты тоже хочешь стать лётчиком, да? В нашем доме все летают!
Мне не нравится, как она говорит. Как-то… не зло, а сухо, что ли?
– Мой папа не летает, – говорю я.
– Твой папа чинит, да? Все эти огромные стремительные машины, да?!
– Мой папа инженер, – говорю я.
– Да… – вдруг печально произносит Марина. – Твой папа инженер, а мама учительница французского… А мой папка летает, летает, летает… И мамка моя тоже летает, летает, летает…
Я вдруг понимаю, почему Марина сердится.
– Они всегда летали… – говорит Марина. – А я всегда их ждала. У этого вот окна.
Я боюсь поставить чашку с выпитым компотом на стол и вообще издать какой-нибудь звук. Я сижу и не дышу.
Марина не смотрит на меня.
Я и не вижу, куда она смотрит. Может быть, никуда. Я не вижу.
Марина вздыхает и улыбается:
– Ты чего застыл?
Я не знаю, что сказать.
Вдруг Марина дотрагивается до моей щеки своими тёплыми тонкими пальцами и говорит:
– У тебя скоро борода начнёт расти.
Я сижу багровый и чувствую Маринины пальцы.
Во мне всё дрожит. Всё во мне немеет. И перехватывает дыхание.
– Тебя мама послала? – спрашивает Марина.
– Да, – еле слышно отвечаю я.
– За чем? – говорит Марина.
– За тремя яйцами, – отвечаю я.
– У нас только одно, – говорит Марина, заглядывая в холодильник. – Я все съела. Придётся тебе пойти к кому-нибудь ещё.
Но мне не хочется ни к кому идти!
Мне хочется сидеть так в сумерках. Перед Мариной. И слушать её голос.
– Иди, – говорит Марина. – Уже поздно. Мама будет волноваться.
Я встаю из-за стола. Я иду в коридор.
Марина открывает мне дверь, а колокольчик позвякивает:
– Дзынь-дзынь-дзынь!.. Дзынь!..
Я поднимаюсь по лестнице.
Марина стоит в дверях.
Она водит своей косой по губам, и я не вижу, улыбается она мне или не улыбается.
Наверное, всё-таки улыбается.
Я иду к нашей соседке тёте Вере и одалживаю три яйца.
А потом мама печёт блины. И мы их съедаем.
Хочешь, я ему врежу?!
На улице меня поджидал Баран.
– Слышишь, Гошан? – сказал он. – Ты поговори с отцом.
– О чём? – удивился я.
– Да он брательника моего достал!
– Папа?
– Ну!
Баран нервничает. Он, когда нервничает, начинает плеваться. Причём с невероятной скоростью. И практически после каждого слова.
– Вот смотри, – волнуется Баран. – Если… (плевок) кто рядом (снова плевок), разговоры всякие ведёт… (ещё один плевок) о зеках (плевок), мол, это конченые люди… (плевок) говорит (очередной плевок), им не место среди нормальных людей… (сердитый плевок)…
Баранов, брат Бори, устроился на старую работу, в аэропорт. Механиком. Вот и встречается там с папой. И, видать, часто…
– Папа ТАКОЕ говорит?! – я не верю своим ушам.
– Чего ты заладил?! (плевок) Значит, говорит, раз говорю! (плевок)
Баран не смотрит на меня. Ему жутко неудобно. Да и я не в своей тарелке.
– Лучше бы врезал ему, что ли! – говорит Баран. – И отстал бы! Он же своё отсидел!
