Перед отлетом снова дали два часа на шопинг. Гена налегке, без денег, бродил по джунглям бесчеловечного изобилия, мечтал, как увезет Зою из Тихославля в столицу, поселится с ней в новой кооперативной квартире, и они станут строить семейный уют с начала, с первых, сообща купленных вещей: тарелок, ложек, стульев, занавесок, кровати, подушек, простыней… Кропотливое, бережное домашнее созидание таит в себе не меньше радости, чем бурные совпадения плоти. И никто не знает, что прочнее слепляет вместе мужчину и женщину — упоительное синхронное плавание в море телесной любви или согласие, достигнутое в муках при выборе обоев для спальни? Он вдруг понял, что, нырнув из окраинной полунищеты в изобильный дом Ласских, лишил себя счастья муравьиного возведения родной кучи, а значит, и самоуважения. Марина всегда смотрела на него как на ухудшенную копию отца. А бабушка Марфуша любила приговаривать: «Прежде полбу — батраку, а впослед и примаку!»
— За что по лбу-то? — удивлялся маленький Гена.
— Полба — это тюря такая, — объясняла старушка.
В день отлета, утром, в дверь кто-то постучал. Шахтера в номере не было, после отвальной пирушки он заночевал у ростовчанок, кажется, отличниц народного образования. Спецкор открыл дверь: никого. На пороге лежал пакет. Проинструктированный о возможных провокациях, восходящий лидер хотел поначалу обратиться за советом к Валере, жившему на том же этаже, но любопытство пересилило осторожность. В пакете обнаружились миниатюрное Евангелие в виниловой обложке и три томика «Архипелага ГУЛАГ», набранного блошиным шрифтом. Оглядев пустой коридор, Гена схватил пакет и спрятал на дно чемодана.
В людном чикагском аэропорту «обшарпанная» советская делегация с одинаковыми белыми коробками напоминала роту, пришагавшую в баню со скатками чистого белья под мышками. Лишь трое, как Скорятин, разжились видаками и телевизорами, они поглядывали друг на друга с гордой классовой солидарностью. Чекисты, сменившие одинаковые серые костюмы на неотличимые джинсовые куртки «ливайс», нервничали: исчезла Негода и куда-то пропали пять молодых политиков, которые все эти дни ездили по отдельной программе. С актрисой скоро разобрались: ее пригласили сняться в купальнике для «Плейбоя» (потом оказалось — голышом), и она осталась в Штатах на несколько дней (позже выяснилось — на много лет).
А вот по поводу «особой пятерки» заподозрили худшее, собирались даже задержать чартер, но тут они появились, толкая перед собой тележки с компьютерами, факсами, ксероксами, радиотелефонами, принтерами и прочей невиданной оргтехникой. Гена глянул на Валеру, но тот в ответ недоуменно пожал плечами.
— Сколько же все это стоит?
— До хрена и больше!
— Ты этих ребят знаешь?
— Еще бы! — вздохнул чекист.
Через несколько месяцев, когда объявился Народный фронт, о котором Исидор знал заранее, и в телевизоре замелькали новые лица, перекошенные жаждой перемен, среди них были и те ребята с полными тележками. Чудны дела Твои, Господи, особенно если Ты, вездесущий, занимаешься большой политикой!
Едва Ил-86 тяжело, но аккуратно припал к родной земле и покатился, подпрыгивая на стыках плит, делегация захлопала в ладоши: новшество, подхваченное в Америке, когда они на два дня летали внутренним рейсом в Филадельфию — посмотреть на знаменитый колокол демократии. Штатники, как дети, аплодировали в честь удачного приземления. Жизнерадостный народ! В Шереметьево солидно, как большие, лидеры проходили через спецкоридор для дипломатов, и вдруг хмурый таможенник приказал Гене:
— Откройте чемодан!
В одно мгновение бедняга вспотел так, что даже в ботинках захлюпало. Предчувствуя гибель, он дрожащими руками стал расстегивать молнию, собираясь чистосердечно выдать властям запрещенную литературу, тщательно завернутую бывшим коммунистом в грязное белье…
«А может, и к лучшему, — обреченно думал спецкор. — Козоян не будет душу выматывать, не потащит из-за развода на партком…»
— Да не вы! — поморщился страж. — Вы!
Журналист оглянулся: за ним стояла толстая дама с лицом директора комиссионного магазина и прической депутатки райсовета. В подведенных глазах ее застыл ужас.
В зале прилета долго прощались, обещая писать и звонить, полагая сберечь те странные узы, которые переплетают людей за неделю-другую коллективных скитаний. В момент расставания эта связь кажется неразрывной. Ну как это завтра не увидеть уморительную физиономию Коти Яркина? По горячим просьбам комик в последний раз изобразил советский танк, сам себя зарывающий в землю, и все хохотали, пряча слезы. Ростовская отличница народного образования в голос рыдала на шее редактора «Шахтерской правды», он гладил бедняжку по голове и беспомощно хмурился: обоим предстояло возращение в крепкие советские семьи. Гена смотрел на них с превосходством: он-то принял решение!
«Вот были времена!» — улыбнулся Скорятин и налил себе водки, не дожидаясь возвращения Дочкина.
Недавно на даче, роясь в макулатуре, он наткнулся на трехтомник Солженицына и вспомнил, что из-за этих книжек с мелким, как лобковая вошь, шрифтом едва не получил инфаркт в Международном аэропорту Шереметьево-2. А может, и стоило умереть тогда, еще при советской власти, и не увидеть всего этого бардака, этого накликанного жизнетрясения, как купец первой гильдии Семиженов, преставившийся в январе 1917-го. Донбасского Витю потом как-то показали по телевизору: он стучал каской у Горбатого Моста, требуя почему-то закрытия шахт. А Мирзу Сафиева четвертовали во время Душанбинской резни, лет через пять…
…Гена опрокинул в одиночестве рюмку, закусил килькой, оглянулся на дверь, быстро пересел в Жорино кресло и попытался открыть почту. Не тут-то было: «Введите пароль!».
«Осторожный мальчик! — подумал главный редактор. — Долго он что-то сидит у Заходырки. Да и черт с ним!»
Выйдя в коридор, главный редактор чуть не столкнулся лоб в лоб с Непесоцким. Фотокор мчался, нежно прижимая к груди листок бумаги, и поспешил поделиться своим счастьем:
— Подписала!
— Что?
— Смету на расходные материалы!
33. «Чайник»
В приемной сидел тощий старичок в коричневом пиджаке, похожем на френч. Желтая клетчатая рубашка была застегнута на все пуговицы, синие лыжные брюки с белыми лампасами заправлены в серые сапоги-луноходы. На коленях посетитель держал красную папочку — в такие вкладывают поздравления к памятным датам. Ольга, увидев шефа, отвела глаза: оберегать начальство от «чайников» входило в ее прямые служебные обязанности.
— Геннадий Павлович, это к вам! — виновато прощебетала она.
— Ко мне? Э-э-э…
— Николай Николаевич, — подсказала секретарша.
— Николай Николаевич, а мы разве с вами договаривались?
— Я вам звонил, но вы все время в командировках! — тонким обиженным голосом ответил визитер.
— Ну не все время. Вы преувеличиваете! Сейчас я, видите, на месте. — Главред отвечал «чайнику», как и полагалось, с доброй терапевтической улыбкой.
