— Ты чего застыл? — Исидор оторвался от верстки. — Иди, иди! Устал я от тебя.
— Исидор Матвеевич, скажите, а если у первого секретаря обкома две жены, это — частная инициатива или как?
— Конкретнее!
— У Суровцева многолетняя связь с Болотиной. Он дал ей квартиру в «осетре».
— Где?
— В новом доме.
— А Болотина — это кто?
— Я же говорил: директор библиотеки.
— …которая закрыла клуб «Гласность»?
— Ну да!
— Так что же ты молчал, Шерлокхолмище ты мое! Аморалка — это как раз то самое, за что любого можно зацепить и подвесить. Срочно в номер!
— Надо кое-что уточнить. Проверить слухи. Съездить в Тихославль.
— Туда и обратно. Очень важно! Там, — он показал в потолок, — готовят серьезные пертурбации, и генеральному нужны поводы, поводы! Вроде Руста на Красной площади. Понял?
— Но…
— Не бойся! Марину я беру на себя.
«Благодетель!» — усмехнулся Скорятин, поклонился шефу и снова пошел к двери.
— Гена, вернись!
— Ну?
— Не «ну», а сядь! То, о чем ты сейчас подумал, — полная чушь! Давай-ка объяснимся раз и навсегда. — Он нажал кнопку селектора: — Генриетта, я занят. Давай, Гена, выпьем на посошок — по-русски! Ты что будешь — водку, коньяк, виски?
— Водку.
— Правильно. Самый чистый напиток. А я коньячку… Доктор прописал — для сосудов.
После «посошка» Шабельский рассказал, как принес Борису Михайловичу в Сивцев Вражек главу диссертации, увидел Марину и влюбился насмерть с первого взгляда. Потом он долго добивался, а добившись, подал на развод и попросил у Александра Борисовича и Веры Семеновны руки дочери. Отец почти согласился, но мать отказала наотрез: она знала Исидорову жену и даже приходилась ей дальней родственницей. Впрочем, все евреи — родственники, в этом их сила. Выпили «стременную». Исидор, осунувшись, вспомнил, как сошел с ума, узнав, что Марина наглоталась снотворного и лежит в реанимации. Он сидел у ее постели часами, жена относилась с пониманием, даже варила для глупой девочки куриный супчик и соглашалась, чтобы муж продолжал встречаться с молодой соперницей, но потихоньку, не разрушая семью и не травмируя детей. Ласская отказалась.
— Она у тебя гордая! — сообщил Шабельский, наливая «закурганную». — Или всё, или ничего. Имей в виду!
После «закурганной», которую казак пьет с полюбовницей за холмом, чтобы законная половина не увидела, Исидор сознался: его ошеломила встреча с Мариной в Большом театре. А когда он узнал, что она замужем за Геной…
— Я ведь на тебя раньше как смотрел?
— Как?
— Не обидишься?
— Нет. Чего уж теперь…
— Бегает по редакции какой-то полулабазник. А ты, оказывается…
— Ну и что я?
— А ты, оказывается, молодец. Марину Ласскую добыл! Не скрою от тебя, Игнасио, хотел я… ну, ты понимаешь… Или не мужик я! Не обиделся?
— Нет, на мужиков не обижаюсь.
— Но Марина Александровна сказала: «Ни-ког-да!» Теперь просто друзья. «Мы только знакомы. Как странно…» Что пьют после «закурганной»?
— «Шапошную».
— Не слышал. Как это?
— А это когда казак бросает оземь шапку и говорит: «Да ну вас всех на хрен, никуда не поскачу!»
— Гена, ехать надо! Александр Николаевич два раза на дню звонит. А с Мариной я серьезно поговорю.
— Не надо!
— Почему?
— Не бабе бранить, как мужик боронить…
Шабельский хлопнул собабника по плечу и взял с него слово, что тот не только перестанет ревновать, но вообще выбросит глупости из головы. Гена поклялся, а когда выпили «клятвенную», хотел спросить, был ли Исидор у Ласской первым, или ее девичью любознательность удовлетворил раньше еще кто-то, но передумал, не желая омрачать застольную дружбу неделикатностью. Великодушие босса тоже не знало границ: на служебной «Волге» он довез ослабшего сотрудника прямо к подъезду.
— Ты с кем это так напился? — возмутилась Марина. — С Венькой?
— Не-а! С твоим Шабельским!
— Почему это с моим?
— С нашим, с нашим…
28. Дёма и Сёма
Зазвонил мобильник, и на вспыхнувшем экране высветился контакт: секретарь Буханова. Скорятин колебался, мучительно думая о том, как Алиса набирала номер, щелкая по кнопкам коготками, которые полчаса назад впивались в кофейную кожу индуса. Однажды она, забывшись, расцарапала в кровь Генину спину, и неделю он спал в футболке, жалуясь на холод в квартире, благо горячую воду в батареи еще не дали.
— Алло, — отозвался он не сразу.
— Ушастик, приве-ет! — пропела изменщица с торопливой нежностью. — Только вернулась. Оптовики гады! Ты заходил?
— Нет. Много дел сегодня.
— Вот и хорошо. То есть, очень плохо! Слушай, я тоже замучилась. Давай завтра…
— Давай.
— Как обычно?
— Нет, завтра не получится.
— Почему? У нас что-то случилось?
— Я уезжаю в командировку.
— Куда?
— В Тихославль.
— Когда вернешься?
— Через недельку.
— Я не выдержу. Тогда, может, все-таки сегодня?
— Не получится, — ответил он, одолевая желание тут же согласиться, сбежать на третий этаж и посмотреть ей в глаза.
— Почему?
— С дочерью встречаюсь, — Гена подмигнул Ниночке. — Ну пока, ко мне люди зашли.
— Ты еще позвонишь?
— Конечно, рыжик!
Он отключился и сидел, глядя на погасший мобильник. Вернее, на темный экран смотрели сразу три Скорятина. Первый страдал оттого, что упустил сладкую месть. Надо было употребить напоследок Алису постыдне́е, а потом пообиднее выкинуть из своей жизни. Второй рвался позвонить знакомому офицеру миграционной службы и попросить, чтобы Маугли турнули на родину, в джунгли. А там наладится, дело-то житейское. Как бабушка Марфуша говорила: «Жена не лужа — достанется и мужу». Третий брезгливо кривился: «Ага, и подхватить какой-нибудь триппер Эбола!» Был еще и четвертый, он безмолвствовал, и от его молчания болело сердце.
«Ладно, хватит нюнить, надо как-то выпутываться!»
Теперь главная неприятность — Кио. Иллюзионист не только выскочил — возвысился! Плохо. Очень плохо! Закончить, как Исидор, Гена не хотел. Он сидел за столом, обхватив голову, и думал. Проще всего, конечно, позвонить Дронову и на голубом глазу напроситься на интервью, мол, давно вы у нас в «Мымре» не выступали, Игорь Вадимович! Получив ленивое согласие, обаять, обольстить, обезоружить, слушая и восхищаясь брутальным лепетом титана. Большие люди одиноки и падки на лесть, как истомленная брошенка на трамвайный комплимент. Однако без дозволения Кошмарика нельзя. Никак невозможно! Надо звонить в Ниццу охраннику, пробиваться к уху, докладывать, что Дронов отвертелся, и просить добро на контакт. Можно получить разрешение, можно и по шее: «Почему, сволочь, не напечатал «Клептократию» в прошлом номере? Это из-за тебя, свиное вымя, он из дерьма выскочил! За что я тебе бабки невдолбенные плачу?» И выгонит, к чертовой матери, как Исидора.
