Не выспавшийся и хмурый после вчерашнего повторного пьянства Гена вышел из СВ, огляделся, ища встречающих, но не обнаружил на опустевшей платформе никого, кроме молодого человека с битловской прической и усами подковой, как у Ринго Старра. Посланец райкома так выглядеть не мог, не имел права, но это был как раз он — в джинсах и штормовке. Прислонившись к витой чугунной колонне, «битл» читал «Мымру», номер недельной давности.
«Интересные в провинции партократы!» — подумал Гена.
Будучи исправным членом КПСС, Скорятин давно уже с раздражением относился к «руководящей и направляющей силе общества», так квартиросъемщик злобится на жилконтору, где все пошло вразнос: то канализация фонтанирует, то крыша течет, то кончается тепло в батареях… Отец — другое дело, тот до последнего верил партии, как жене. В девятом классе Гена по совету дяди Юры стал слушать на ночь «Голос Америки», гундевший сквозь треск глушилок убедительные гадости про СССР. Павел Трофимович выявил крамолу и выпорол сына, приговаривая: «Слушай, что положено, засранец!» В армии на политзанятиях капитан-пропагандист, зевая, бубнил им статьи из «Агитатора армии и флота». Слова тянулись, как бесконечный караван верблюдов, покрытых кумачовыми попонами, но смысл прочитанного был одинаково непонятен и рядовому Торнырдаеву, почти не знавшему по-русски, и самому капитану — выпускнику высшего военно-политического училища. На журфаке скепсис к «уму, чести и совести нашей эпохи» только окреп: даже преподаватели показательно читали «Известия», парламентский орган, а не «Правду», рупор однопартийного маразма, хотя обе газеты были похожи, словно башни Кремля. Попав в семью Ласских, Гена не только укрепился в презрении к совку, но и усвоил улыбчивое снисхождение к этой стране, сразу выдающее в человеке врожденную интеллигентность. К 1988-му неприязнь к советской власти расползлась, точно эпидемия осеннего гриппа. Люди заражались друг от друга в метро, в кино, на собрании, в гостях. Все, будто зачарованные, повторяли: «так жить нельзя». И чем лучше человек жил, тем невыносимее страдал.
Скорятин по разнарядке Союза журналистов купил свою первую машину — кофейную «шестерку», и прежнее недовольство «Верхней Вольтой с ракетами» сменилось вялым бешенством. А как иначе? Чтобы залить бак бензина, приходилось стоять в очереди. Новый аккумулятор взамен осыпавшегося мог достать только тесть. Чтобы загнать машину на «яму», даже по знакомству, нужно было в техцентре лебезить перед механиками, величавыми, как потомственные аристократы. А возле накануне поставленного дорожного знака тебя алчно ждал красномордый гаишник с никелированной штучкой, которой делают просечки в правах. Хотелось плюнуть и взять штурмом какой-нибудь райком.
Заметив Гену, незнакомец встрепенулся, свернул газету в трубочку и радушно пошел навстречу:
— Вы Скорятин?
— Да. Как догадались?
— А журналисты всегда — или в коже, или в замше.
На москвиче была новая замшевая куртка, клетчатый шарф и кепи с кокетливым помпоном. В таком виде он мог сыграть иностранного шпиона в советском кинофильме.
— А вы, значит… — Он улыбнулся битлу.
— Колобков. Илья Сергеевич. Можно просто Илья. Заведующий отделом агитации и пропаганды Тихославльского райкома партии.
— Очень приятно. Геннадий Павлович. Можно Геннадий. — Спецкор протянул руку, дивясь странному ответработнику с забавной фамилией.
— Не верите, что я из райкома? — усмехнулся тот. — Я бы тоже год назад не поверил. Пойдемте в машину! Давайте чемоданчик!
— Спасибо, я сам.
— Отличная у вас статья в номере! — на ходу похвалил Илья. — И название хлесткое: «Ускорение перестройки или перестройка ускорения?» Умеете вы словцо завернуть!
— На том стоим, — веско улыбнулся гость.
На привокзальной площади их ждала «Волга» майонезного цвета, как такси, но только без «шашечек». За рулем сидел седой солидный водитель в пиджаке, белой рубашке и черном галстуке. Он куда больше походил на ответственного работника, чем чудной Колобков.
— Поехали, пожалуй, Николай Иванович? — осторожно спросил райкомовец.
Шофер неторопливо кивнул — словно мог отказаться.
По длинной Коммунистической улице (бывшей Дворянской, уточнил Илья) промахнули центр города. С высокого арочного моста открылась Волга, еще подернутая остатками ночного тумана. У берегов мутно чернели лодки со сгорбившимися рыбаками, а по фарватеру летела, приподняв нос и раздвигая волны крыльями, ранняя «ракета». Над дальними лесами висело умеренное утреннее солнце.
— Посмотрите направо! — предложил Колобков и перешел на скороговорку, как заправский гид. — Покровский монастырь основан в тринадцатом веке князем Михаилом Всеволодовичем. Справа Львиные ворота — архитектурная доминанта северного фасада. К воротам пристроен захаб для контроля над переправой через речку Вереслу…
«Захаб? — подумал Скорятин. — Надо посмотреть в словаре…»
По нормальному шоссе ехали недолго, вскоре оно превратилось в подобие бесконечной стиральной доски.
— Вот на таких путях-дороженьках и обломала железные клыки стальная машина вермахта! — хихикнул Илья.
— А разве немцы здесь были? — удивился москвич.
— Я и говорю: не дошли — обломались…
Водитель кашлянул и засопел. Вдоль дороги поднимался уступами свежий майский лес, за голубым клубящимся кустарником шел нежно-зеленый березняк, а дальше вставали синие готические ели. По обочинам мелькали золотые одуванчики, лиловые фиалки и белые островки звездчатки. Когда машина, рыча от натуги, вползла на взгорок, открылась Волга. Река ослепительно рябила, извиваясь на солнце. Колобков говорил и говорил, он просто физически не мог молчать.
— В отдаленье видны курганы Долгий, Олений и Груздевой. Интересно, что расположены они на одной линии, которая ведет к селу Алтунино, где, по легенде, и находился знаменитый камень Алатырь…
— А вы не экскурсовод?
— А вы не следователь?
Через полчаса Гена знал про Колобкова всё.
Год назад тот еще работал в областном краеведческом музее младшим научным сотрудником, заканчивал «диссер» о дохристианских памятниках Среднего Поволжья — в общем, жил не тужил. Как-то лежал дома с температурой, перечитывал Татищева под кантаты Бортнянского и пил чай с лимоном. Счастье! Никто не беспокоил: телефона в коммунальной квартире нет, очередь подойдет лет через пять. Нирвана! Вдруг в панике прибежали из обкома: «Спасай!» В город нагрянул секретарь ЦК КПСС Волков. С началом перестройки руководство повадилось наезжать внезапно. Раньше загодя предупреждали, чтобы успели фасады на главной улице подновить, прикрыть заборами недострой да травку на газонах подзеленить. А теперь — здравствуйте, как живете, что жуете, куда ускоряетесь? В общем, начальство надо срочно занять, провести экскурсию, а в музее никого, все ушли на фронт. Пятницу объявили санитарным днем, чтобы народ урожай дособирал, заложил в погреба, перекопал под зиму огороды. В магазинах-то шаром покати. Да еще, как на грех, опята поперли, точно спятили, — стволов в лесу под шляпками не видно.
