Дождь не утихал. С трудом взобравшись на крыльцо, Владимир забарабанил кулаком в наглухо закрытую дверь.
– Мама! Это я, Володя, открой!
Никто не отзывался. И тут раздался еле слышный, дрожащий девичий голос:
– Их никого нету, Владимир Евгеньевич.
Он резко обернулся. В тени деревьев стояла промокшая до нитки, озябшая Даша Скребцова. Ее губы дрожали от холода и волнения.
– Они все уехали в Питер, как все началось, – тихо сказала она. – Владимир Евгеньевич, вы что, ранены?!
Сабуров, кривясь от боли, тяжело опустился на мокрые ступеньки.
– Владимир Евгеньевич, вы меня помните? – чуть не плача, продолжала девушка. – Я Даша. Мы с вами у сфинок в Питере виделись, как войну объявили… А потом я вам на фронт еще писала, помните?
– Помню, – машинально кивнул Владимир.
– Пойдемте ко мне, Владимир Евгеньевич. Вам нельзя под дождем. Здесь дом уже век не топили. А у меня самовар горячий есть. Тут недалеко, у мельницы…
Сабуров закрыл глаза. Потом открыл, вздохнул, поправил мокрую фуражку на голове.
– Пойдем. Я вещи у тебя оставлю и на станцию…
– Да какую станцию? – прошептала Даша. – Вам же лежать надо.
Она подхватила офицера под мокрый рукав шинели, помогла подняться, бережно свела с крыльца.
Из зарослей кустарника за ними наблюдал молчаливый бородач лет сорока в папахе и шинели без погон.
Сабуров и комсомолка в красном платке вместе шли по длинному коридору. Вокруг бегали школьники, с любопытством поглядывая на незнакомца. Владимир с волнением осматривался вокруг.
– Здесь раньше барский дом был, – на ходу говорила девушка, – а когда белые отступали, сожгли его… Все пришлось заново делать. А вон там, – она кивнула в окно на флигель, возле которого возились маляры, – у нас скоро ШКМ будет.
– Что, простите? – не понял Сабуров.
– ШКМ, – удивленно повторила девушка. – Школа крестьянской молодежи. – Она остановилась перед высокой белой дверью. – Ну, вот и первый класс. Здесь когда-то детская была. Только у них сейчас перемена после первого урока.
– А я оставлю на парте, – улыбнулся Сабуров. – Вернется с перемены, а там сюрприз.
– Ну как хотите, – кивнула комсомолка. – До свидания.
Дождавшись, когда она удалится, Владимир осторожно приоткрыл дверь. Сердце колотилось как безумное.
Когда-то это была его комната…
Сейчас это обычный школьный класс. Стояли видавшие виды парты с чернильницами, на подоконниках – цветы в горшках. Над доской висел портрет Ленина в красной рамке. В углу белела кафелем высокая печь.
Класс был пуст. И Сабуров несколько секунд стоял, молча прислонившись усталым плечом к притолоке и с трудом сдерживая кипящие в горле слезы…
Только придя в себя, он заметил за последней партой мальчика лет семи, одетого в заплатанную, явно большую для него гимнастерку. Он что-то старательно выводил пером в тетрадке. Мальчик был стрижен ежиком, у него был крутой лобик, слегка вздернутый нос и пунцовые от напряжения щеки.
Владимира он заметил тоже не сразу. А увидев, оторвал от тетрадки большие синие глаза и с любопытством, без страха, взглянул на незнакомца.
– Ты кто?..
– Я? – Владимир улыбнулся. – Я – землемер…
– Землю меряешь? – уточнил мальчик.
– Давно уже… А тебя как зовут?
– Володькой.
– А чего ж ты на перемену не ушел?
Володька тяжело вздохнул.
– Марьиванна сказала: пока заглавная буква красиво не выйдет, никуда не уйду.
Он показал тетрадь. Вся страница была усеяна старательно выведенными каракулями: «Ленин с нами».
– Кто твои родители, Володька? – нахмурившись, спросил Сабуров.
– А тебе зачем? – настороженно отозвался мальчик.
– Ну, может, я их знаю.
– Да не знаешь ты их, – со вздохом, как взрослый, ответил Володька. – Мамку белые убили… я только родился, они и убили. А батя служит.
Владимир взглянул на кафельную печь, потом на мальчика. Тот сидел, повесив голову. Видимо, заглавная буква у него никак не получалась.
– Знаешь что, Володька? – произнес Сабуров. – Закрой-ка глаза на минутку.
– Ага, я закрою, а ты мне по уху как дашь.
– Это кто ж с тобой так поступает? – удивился Владимир.
– Корявый, кто ж еще. Его тут все боятся.
– Ну, я же не Корявый, правда? – усмехнулся Сабуров. – Закрой глаза. Чур, не подглядывать!
Мальчик лукаво взглянул на него и послушно зажмурился.
Стараясь ступать неслышно, Владимир направился к кафельной печке. Склонился над ней, начал быстро простукивать пальцами плитки. Конечно, за прошедшие годы он уже позабыл, где именно спрятал свое сокровище, и полагался сейчас только на везение.
Он уже отчаялся, как внезапно одна из плиток издала под пальцами гулкий звук. Вздрогнув от радости, Сабуров осторожно нажал на кафель, и плитка вывалилась наружу, прямо к нему в руки. Запустив пальцы внутрь, Сабуров медленно вынул из печки запыленную, покрытую паутиной коробку оловянных солдатиков – ту самую, которую подарил ему когда-то отец…
Он аккуратно сдул с нее пыль и грязь и вернулся к мальчику.
– Ну, можешь смотреть. Вот. Это тебе. Видишь, какие вещи есть… в вашем классе.
Володька недоверчиво снял крышку с коробки. Глаза его загорелись изумлением и восторгом.
– Мне? – наконец чуть слышно произнес он. – А… а за что?
Сабуров усмехнулся.
– Не все в жизни дается за что-то, Володька… – Он осторожно положил ладонь на голову мальчика, проехался ладонью по стриженой макушке, ощутил тепло детского тела.
– Ну прощай.
В дверях он столкнулся с полной женщиной лет пятидесяти в очках. Она уставилась на Владимира с неприкрытой неприязнью и подозрением.
– Простите, товарищ, вам что здесь надо? – каркнула она, как ученая ворона.
– Инспекторская проверка РОНО к десятилетию революции, – резко ответил Сабуров на ходу. И добавил: – Заглавные буквы у мальчика получаются хорошо, Марьиванна. Так что на перемены настоятельно рекомендую его отпускать. Всего хорошего.
Женщина застыла в остолбенении.
Владимир медленно шел по улице Ленинки, внимательно присматриваясь к сельским домам. Остановился перед одним из них, вгляделся… И вдруг растерянно коснулся рукой подбородка.
– Неужели это здесь?
Небольшая комнатка в деревенском доме была жарко натоплена. На чисто выскобленном ножом столе миска с вареной картошкой, аккуратно нарезанный хлеб, масло, чайные чашки, пыхтел горячий самовар. Бутылка самогона была почти пуста.
