Характер взаимоотношений с мистером Доджсоном.
Подумать только, какая дерзость! Они представляют мою жизнь как дешевый роман. Какое им всем до этого дело?
Я была не против того, чтобы меня иногда использовали как Алису из Страны чудес, если это служило на пользу, например, благотворительной организации или чему-то вроде того. На мероприятиях, которые устраивали подобные учреждения (приглашения на них стали поступать сразу после аукциона), всем просто хотелось меня видеть, сфотографироваться со мной — и, как правило, с мягкой игрушкой в виде кролика или человеком в дурацком цилиндре с чашкой в руке, — а также задать несколько простеньких вопросов. «А правда ли, что он рассказал вам сказку во время лодочной прогулки?» «Позировали ли вы для иллюстраций?» «А правда, что у вас был котенок по имени Дина?» Вот рамки, за которые не выходили задаваемые мне вопросы. Людям просто хотелось убедиться, что моя жизнь соответствовала жизни девочки со страниц книги, и я была рада им это подтвердить. Тут я лукавила, в чем, однако, не усматривала вреда (правда, через какое-то время я стала от таких вопросов уставать).
Другое дело — биографы (терпеть не могу это слово, потому что всех их, скорее, можно назвать охотниками за сенсациями). Они приходили, вооруженные информацией, называли оксфордские имена, упоминали случаи, которые уже стерлись из моей памяти, но тут же всплывали, стоило о них заговорить, причем это не всегда было приятно. Некоторые доходили до того, что интересовались причинами нашего разрыва с мистером Доджсоном. Среди них была некая миссис Леннон, которую Ина впустила к себе в дом и чьи расспросы заставили ее написать мне вышеприведенное странное послание. Задавая вопросы, эта женщина была весьма прямолинейна, почему я и отказалась с ней беседовать.
Однако Ина оказалась более сговорчива и теперь в некоторой панике, подтасовывая факты, приводила какие-то путаные оправдания (милая Ина, без сомнения, уже начинала впадать в старческое слабоумие), а может, искала у меня ободрения или прощения. Или пыталась меня предостеречь?
Не имею понятия, и хотя я начала было писать ей ответ — Дорогая Ина, я получила твое милое письмо в прошлый вторник… — дальше так и не продвинулась. Мое перо просто застыло на месте, как и мое сознание, которое оказалось не в силах направить меня по верному пути. Что еще сказала Ина той женщине? Во что сестра сама хотела верить? Во что она хотела, чтобы верила я все эти годы?
И во что я действительно верила?
У меня не было сил, и я не видела необходимости заканчивать ответ сестре именно сегодня, а потому просто сложила недописанное послание, вытащила из ящика стола перевязанную шелковой ленточкой пачку писем — некоторые из них пожелтели и выцвели, другие хранили на себе следы слез — и положила в нее письмо Ины вместе со своим незаконченным ответом, после чего снова спрятала пачку в стол. Допишу потом как-нибудь.
Однако воспоминания, которые письмо во мне пробудило и которые за последние несколько лет после смерти мальчиков почти уже стерлись из памяти, стали преследовать меня, и, прежде чем я сумела в них разобраться, Ина скончалась. Милой Ине шел восемьдесят первый год. Она прожила долгую жизнь, более долгую, чем того заслуживала, и я не стыжусь говорить такие слова: стоит лишь вспомнить всех, кто умер в молодости — Эдит, Леопольда, Алана, Рекса… Хотя это и жестоко с моей стороны. Ведь на все воля Божья, а не моя.
Думаю, когда придет мой час, у меня будет к Нему много вопросов.
После кончины Ины смысла копаться в собственных мыслях, пытаясь собрать воедино разрозненные фрагменты прошлого, больше не было. Все, для кого бы это имело значение — кроме меня, конечно, — умерли. Даже биографы перестали донимать меня, хотя сие, наверное, не означало, что они утратили интерес к теме. Я не сомневалась: биографы все равно напишут так, как хотят, что бы от меня ни услышали.
И все же письмо Ины не давало мне покоя. Время от времени меня тянуло к нему, я доставала ее послание, брала перо и снова откладывала его. Казалось, я никогда не успокоюсь, пока не напишу ответ.
А потом пришло приглашение из Америки.
Я поплыла туда с Кэрилом, который настоял на том, чтобы мы по такому случаю обновили свой гардероб. Там мне присвоили почетную степень (наверное, в академической мантии и головном уборе с квадратным верхом я выглядела неважно, но ничего по этому поводу не сказала), а я, стараясь оправдать ожидания, с теплотой рассказывала о мистере Доджсоне, безропотно терпела бесконечные вопросы, просьбы сфотографировать меня и инсценированные чаепития.
Затем, за несколько дней до отъезда, я познакомилась с одним молодым человеком, которому на вид не было и тридцати, не старше Алана с Рексом, когда те погибли. Мне его представили сотрудники Колумбийского университета как Питера Люэлина-Дэвиса, послужившего мистеру Барри
[13]
прототипом Питера Пэна. При этом седые, важные профессора вдруг засияли, как мальчишки на Рождество.
— Ах! — Я сразу сообразила, о чем речь. — Как чудесно! Настоящий Питер Пэн!
— И настоящая Алиса. Как же они могли упустить такую возможность. Я приехал в Америку по делам, и тут они меня поймали. — Питер пожал мне руку.
Мы завязали светскую беседу, а фотографы со своими ужасными шумными вспышками щелкали нас со всех сторон. Процесс фотографирования очень изменился со времен мистера Доджсона.
В Питере было что-то завораживающее. Особенно странный взгляд его темных глаз, взгляд очень пожилого человека, который я тотчас узнала. У меня самой был такой же, но ведь мне уже восемьдесят, а он еще столь молод.
— Я, право, устаю быть Питером Пэном, — признался он мне, когда представители Колумбийского университета оттеснили фотографов и мы с ним и с Кэрилом наконец остались одни в холле, похожем на просторные аудитории из моего детства с портретами мрачных, древних преподавателей, которых никто не знал. — Да я им на самом деле и не был… родственники считают, будто прототипом послужил мой брат Майкл. И дядя Джим тоже был не совсем таким, как его считают. Но людям нравится представлять жизнь сказкой, и, кажется, мне от этого уже никогда не отделаться. А как вам удавалось так долго жить Алисой из Страны чудес?
Я улыбнулась, оставив без внимания невежливый намек на мой почтенный возраст. Его так разбирало любопытство, он так трогательно надеялся, что я одним только словом, или рукопожатием, или поцелуем в щеку как-нибудь да смогу ему помочь.
— Мой милый мальчик, я не знаю. — Сказать правду, я тоже начала уставать быть Алисой из Страны чудес. Все мое существо стремилось к простой жизни в Каффнеллзе, где никто от меня ничего не ждал, кроме оплаты счетов и распоряжений об обеде, и где я еще долго не выпью чашки чая. Однако парень выглядел таким разочарованным и потерянным (его карие глаза были какого-то особенного мягкого оттенка, и мне захотелось взять Питера с собой в Каффнеллз и устроить в одной из спален моих мальчиков), что я заставила себя о чем-то говорить. — Полагаю, в определенный момент нам всем приходится решать, какие воспоминания — реальные или нет — сохранить, а какие отбросить. Скорее всего я этому так и не научилась. Но может, скоро у меня станет получаться; может, скоро.
