На сорокалетие профессора собралось меньше половины приглашенных. Стулья рядом с юбиляром остались пустыми. Гости говорили заздравные речи, не поднимая на него глаз.
Через неделю он улетал за границу на научную конференцию. Как обычно, профессор взял побольше картинок для проектора, чтобы весь доклад читать в темноте. Он знал, что в конце соберет аплодисменты, а потом настанет момент, когда включат свет, и аплодисменты смолкнут. Все забудут хлопать, разглядывая болячку. Ученые – народ воспитанный, оправившись от изумления, они захлопают вдвое сильнее. Но это секундное молчаливое замешательство отравляло душу профессора Епанчина.
Он зарегистрировался на свой рейс, сдал чемодан в багаж… И не полетел.
Несколько часов Епанчин просидел в аэропортовском кафе, прикрываясь газетой от любопытных взглядов. Надо было выручать свой чемодан – опять куда-то идти, объясняться с незнакомыми людьми, которые станут глазеть на болячку… Епанчин думал, как хорошо было бы уехать в родную деревню и жить одному, ни с кем специально не встречаясь. Соседи привыкли бы к болячке, а чужие там бывают редко.
Потом бармен прибавил звук в телевизоре, и профессор услышал, что его самолет разбился при посадке. В катастрофе не уцелел никто. Среди погибших числился и Тимофей Захарович Епанчин.
У него в кармане был паспорт и кредитная карточка. Прямо из аэропорта он поехал на вокзал и купил билет до Ордынска…
Неизвестно, что хоронили в закрытом гробу, за которым шла студентка профессора – наша тетя Света. Скорее всего, только вещи из его чемодана. Авиакомпания, как полагалось, вернула прах пассажира на родину, и не ее вина в том, что от некоторых не осталось и праха.
Жизнь профессора Епанчина закончилась, и началась жизнь деревенского дяди Тимоши. Не жалея об оставленной в Москве квартире, он поселился в доме умерших родителей, разыскал родственников и был почти счастлив. Пытка взглядами кончилась. Иногда он целыми неделями не встречал никого, кроме ближайших соседей, которые гнулись на своих огородах.
Кто-то подсказал, что километрах в сорока, в деревне Белки, живет чудной старик. Откуда пришел – неизвестно, говорит непонятно, а только лечит всякие болезни травами и нашептыванием. Терять дяде Тимоше было нечего, и он поехал в Белки.
В деревне было сумрачно и тревожно, как перед грозой. Собаки сидели на цепях. Детей не выпускали со двора. Зайдя в первый попавшийся дом, дядя Тимоша узнал, что старик уже неделю помирает. Подходить к нему боятся. Говорят, что старик только и ждет, кому бы передать свою бесовскую душу. Смельчаки заглядывают в окна и докладывают: еще жив.
Больше половины своей жизни профессор Епанчин изучал этнографию – обычаи разных народов от древности до наших дней. Он легко догадался: старика считают ведьмаком. Оставалось только удивляться, что кто-то еще верит в такие замшелые легенды. Скорее всего, решил профессор, сам старик и заморочил головы всей деревне, а до его появления здесь вряд ли даже слышали слово «ведьмак».
«Он же вас лечил. Как не стыдно!» – сказал дядя Тимоша и пошел помочь умирающему.
Старик жил в брошенной кем-то покосившейся избе. Тогда дядя Тимоша не знал ведьмаковского правила: «Если тебя зовут к богатому и к бедному, иди сначала к бедному и не требуй много за труды». Он подумал, что старика перехвалили, а на самом деле не так уж он хорошо лечил, раз не скопил денег, чтобы поправить дом.
Внутри изба выглядела не лучше, чем снаружи: закопченные бревна, облупленная печь, колченогий стол да пучки трав на стенах. Умирающий лежал на матрасе, набитом сеном. Увидев дядю Тимошу, он счастливо засмеялся.
– Возьмешь? – спросил старик.
В дяде Тимоше проснулся ученый. Он знал, как отвечать, и шагнул к постели старика:
– Возьму.
Их руки соединились.
«А что дальше? – успел подумать профессор. – Чем он меня угостит – настойкой дурмана, мухомором или шаманским грибом? Ведь мы оба должны впасть в транс, а потом…»
Это была последняя мысль ученого, который знал камлания шаманов, наговоры ведьм и заклинания колдунов – и ни секунды не верил ни в то, ни в другое, ни в третье.
Он потерял сознание, а очнулся ведьмаком.
Сначала дядя Тимоша решил, что провалялся на полу всю ночь. Ведь он заходил к старому ведьмаку в сумерках, а теперь в избе как будто прибавилось света. Только странный это был свет. Он падал в самые дальние углы, не оставляя теней. Дядя Тимоша с изумлением обнаружил, что может разглядеть крохотные лепесточки цветов в пучке тысячелистника, висевшем под самым потолком, и микроскопических прозрачных муравьев, которые облепили кусок сахара на полке.
Под полом пищали мышата, он различал их голоса и слышал, что пятеро лежат в гнездышке из шуршащего сена, а шестой выполз и перепугался.
Дядя Тимоша чувствовал себя так, будто провел жизнь связанным в темном чулане, а теперь путы слетели, и он вышел в мир, полный красок и звуков. Разве это дьявольский дар?! Он посмотрел на старика. Тот лежал замертво с улыбкой на окоченевших губах. Теперь дядя Тимоша знал, что легенда о второй, дьявольской душе ведьмаков – не что иное, как испытание. Дар получает тот, у кого жалость к умирающему сильнее страха.
За окном, расплющивая носы о стекло, сопели деревенские смельчаки. Один трусил, другой смутно думал о каком-то дереве – не то собирался по древнему обычаю вбить осиновый кол в сердце умершему ведьмаку, не то без затей ухайдакать поленом дядю Тимошу. Темнело, и смельчаки считали, что их не видно.
«Брысь», – мысленно приказал дядя Тимоша.
Трус убежал сразу, а злой был то ли пьян, то ли настолько глуп, что не понял угрозы. Пытаясь бороться с внезапным приступом страха, он кинулся к дровам, чтобы вооружиться поленом. Дядя Тимоша не стал церемониться и послал его искать полено на соседский двор к будке цепного пса.
Новому ведьмаку было некогда. Уверенно, как будто сам ее прятал, он достал из тайника в стене рукописную книгу в кожаном ветхом переплете и стал читать.
Коричневый оттенок чернил подсказывал, что варены они из дубильных орешков; мелкие брызги на бумаге оставило мягкое гусиное перо. По всему, книге было лет двести, но переписали ее с более древнего источника, где переводя, где оставляя слова и целые фразы на старославянском языке.
«Ведьмак не токмо зла не творящее, но тщащееся быть полезным: он ведьмам препятствует делать зло, возбраняет ходить мертвецам, разгоняет тучи. А ежели он корысть, а паче того гордыню допустит в сердце, так, Силу потеряша, уготовлен жить слеп и безгласен, аки червь», – читал дядя Тимоша, оглядываясь на мертвого старика. Вот чему он радовался: нашел себе смену. Теперь новый ведьмак обязан продолжить его дело. «Возбраняет ходить мертвецам» – это как понимать?!
Он читал всю ночь, заучивая наизусть важные места, а иногда пропуская целые главы, чтобы вернуться к ним позже.
На рассвете новый ведьмак вышел во двор и шуганул смельчаков, которые таки вырубили осиновый кол и околачивались за плетнем, не решаясь подойти. Гроб лежал в сарае. Старик сделал его сам из толстых дубовых досок. Никого не спрашивая, дядя Тимоша разыскал в подступающей к деревне тайге маленькое кладбище и стал рыть могилу.
