Начало 70-х годов не отличалось политкорректным отношением к чувству спокойного удивления по поводу нашего земного существования. Левые даже называли контрреволюционерами тех, кто напоминал, что Вселенная — это загадка. Важно было не понять мир, а изменить его.
Идея с листовками родилась из дурацких шуток с миндальными пирожными. Помнится мне, что первоначальным планом было приготовить специальные пирожные и раздавать их на студенческом празднике. Помнишь? А еще мы хотели устроить альтернативную демонстрацию, например 2 Мая. Но ограничились тем, что придумали кое-какие лозунги, хотя здесь у нас были предшественники. Во время студенческих беспорядков в Париже
[20]
студенты писали лозунги: «Вся власть фантазии!», «Смерть — контрреволюционна!», «Запрещать запрещается» на стенах Сорбонны. Нам мерещилась целая демонстрация с такими вот лозунгами! Ты был так изобретателен, Стейн!
У нас вошло в обыкновение ходить по картинным галереям и концертам… в первую очередь для того, чтобы воспринимать искусство и музыку, но еще и для того, чтобы разглядывать всех этих живых кукол; мы называли это: сыграть в «фантастическом театре». Это было после того, как мы прочли «Степного волка» Германа Гессе. Мы могли сидеть в кафе и часами читать книги. Каждая из них была словно маленький мир! Кажется, мы называли это «миром души»? Но и те, кого мы рассматривали, не были механическими куклами, они были куклами живыми. Помнишь, как мы, сидя за столиком кафе, сочиняли рассказы о горожанах? Мы давали им имена и придумывали о них целые истории, возводили целые постройки вымышленных характеристик и описаний. Важной частью нашей религии было это почти безудержное почитание человека.
Потом мы повесили репродукцию Магритта на стене в спальне, если не ошибаюсь, мы купили ее в Художественном центре Хени-Унстад в Осло…
Кстати, о спальне. Иногда мы ложились посреди дня, прихватывая на столик у кровати бутылку шампанского и стаканы. Мы сидели часами и читали друг другу вслух. Мы читали книги Стейна Мерена
[21]
и Улафа Булля
[22]
, мы позволяли себе это, хотя так называемая «магистральная лирика» была тогда попросту проклята. Мы читали Яна Эрика Волла
[23]
, абсолютно всё, что он написал. А вспомни Раскольникова, «Волшебную гору» Манна. Все эти романы мы подбирали специально для кровати и шампанского. Наше «шампанское» называлось «Golden Power»
[24]
. Оно было сладким на вкус и дешевым, но нам нравилось его название.
Нам нравилось быть телами из плоти и крови. Чудесно было быть мужчиной и женщиной, мы пользовались этим. Увы, в нашем телесном счастье таилось напоминание о том, что мы — смертны. «Осень начинается весной», — говорили мы. Нам было меньше тридцати, но уже казалось, что мы начинаем стареть.
Жизнь была чудом, и всегда находилось что-то такое, что стоило бы отпраздновать. Это могла быть внезапная прогулка в лес летней ночью или неожиданная поездка на машине. Как-то ты сказал: «Мы едем в Сконе»
[25]
, и через пять минут мы уже сидели в автомобиле. Ни ты, ни я никогда в Сконе не были и не знали, где там можно остановиться.
Помнишь, как мы подъехали к пансиону «Девицы Лундгрен»? Мы не спали всю ночь и без конца смеялись, а заснули не в пансионе, а прямо в траве. Разбудила нас корова, если бы не она, нас наверняка бы сожрали муравьи. Мы вскочили как сумасшедшие и принялись стряхивать с себя этих злющих букашек, но они уже были не только на одежде, но и под ней. Ты так разозлился, что прозвал их шведскими муравьями. Их нашествие ты воспринял как личное оскорбление.
Идея отправиться на лыжах к леднику Юстедаль
[26]
была из числа таких эскапад, ты назвал ее настоящим трюком. Это случилось в майский день больше тридцати лет тому назад. Где-то около полудня ты вдруг сообщил, что мы пойдем на лыжах по леднику Юстедальсбре, это было равносильно приказу — тогда у нас существовал негласный договор; к подобного рода причудам присоединяться беспрекословно. Несколько минут на сборы, и мы уже в пути. Переночевать можно было где-нибудь в горах или в Лердале
[27]
или же спать в машине. Мы немного повздорили и были раздражены. Когда мы в таком состоянии подъехали к фьорду, мы решили подняться прямо на ледник с лыжами на плечах. Говорили, что там стоит сложенная из камня хижина, где можно переночевать. Карты ледника у нас не было; вот до чего мы были тогда безответственны. Но из этой прогулки ровно ничего не вышло. В первый раз что-то сорвалось, ты знаешь, о чем я думаю, и мы целую неделю провели в гостинице, прежде чем — удрученные и пристыженные — отправились ни с чем восвояси. Пребывание там обошлось нам недешево — студенческой скидки у нас не было. Зато было нечто другое, позволившее избежать жестокой экономии, чековая книжка.
Я пишу эти строки, чтобы ты понял: у меня и сегодня точно такое же чарующее ощущение жизни. «Надеюсь, ты сохранила свою способность радоваться каждой секунде жизни здесь и сейчас?» — спрашиваешь ты, и я отвечаю: «Да!»
Многое все-таки изменилось, потому что прибавилось нечто особенное, появились совершенно иные измерения, иные ценности. Ты спрашиваешь: способна ли я по-прежнему испытывать «безграничное горе» из-за того, что жизнь «так коротка, так коротка»?.. Выступают ли еще у меня слезы на глазах при мысли о таких словах, как «старость» и «срок жизни»?.. На это я могу сегодня решительно ответить «Нет!». Я больше не плачу. По отношению к тому, что меня ожидает, я живу в состоянии… покоя.
Сегодня меня, как и прежде, радует мое физическое существование, хотя и не в такой степени, как тогда. Но теперь я живу так, словно тело мое — всего-навсего футляр, оболочка и, стало быть, нечто внешнее, наружное, незначительное… Мне нет нужды с ним считаться. Сегодня я убеждена в том, что мое «я» переживет смерть моего тела. Мое тело является мной ничуть не более, чем мои старые платья в шкафу. Я не возьму их с собой. И стиральную машину тоже. И автомобиль, и банковский счет.
Об этом я рассказываю охотно, даже более чем охотно. Сейчас я много читаю Библию, то есть интересуюсь не только парапсихологией. Для меня одно не исключает другое, и это, возможно, рифмуется с тем, что ты-то исключаешь и то, и другое?
Так вот: теперь я спрашиваю тебя: во что ты веришь сегодня? Я знаю, почему ты появился, а ты — не открылось ли и тебе нечто новое?
