В конце нашего царского обеда я посмотрела в глаза Сергея Петровича и таинственно произнесла:
– У меня в «Советском писателе» книга. Вы не могли бы ее прочитать и дать свой отзыв?
Лицо Сергея Петровича стало строгим и замкнутым. Он не выносил, когда используют его служебное положение в личных целях.
– Я прочитаю, – сухо пообещал он. – Но напишу только то, что думаю. Учтите.
– Конечно, – согласилась я. – А как еще?
В это время к Антонову подошел какой-то незначительный сценарист и предложил:
– Я могу написать экранизацию твоей повести.
– Значит, я сочинял, а ты будешь деньги получать? – с раздражением поинтересовался Сергей Петрович.
Мы встали и ушли. На этом обед закончился.
– А сейчас вы ходите в ЦДЛ?
– Дубовый зал принадлежит известному ресторатору. Цены запредельные. Но веранда вполне доступна. Основная публика собирается внизу, там, где раньше была прихожая.
Я по-прежнему не хожу в другие рестораны. Только в ЦДЛ. Там уютно, там осталась моя молодость, моя наивность. Мне кажется, все это впиталось в стены, и я слышу слабые отзвуки своей молодости.
– Вы скучаете по этому времени?
– Нет.
– Почему?
– У меня есть особенность: я люблю то время, в которое проживаю. Когда моя дочка была маленькая, я не хотела, чтобы она росла. Такая она была милая и любимая. А сейчас мне нравится мой третий возраст: покой и воля. Никаких обязательств. Дети и внуки выросли, любовь превратилась в воспоминание. И когда я окунаюсь в прошлое – как гонялась за любовью и славой, – мне хочется сказать словами чеховского Ионыча: «Сколько хлопот, однако…»
– А чем окончилась история с Сергеем Антоновым? Он прочитал вашу рукопись?
– Да. Однажды я пришла в тот же ЦДЛ со славистом из Дании. Меня тогда много переводили, как ни странно. Славист – невиданной красоты, но слегка сумасшедший. Привез полчемодана таблеток. Я спросила:
– Что это?
Он ответил:
– Депрессиво-маниакаль.
Но сейчас не об этом.
На мне была кофточка из черного шелка, расписанного чешским художником по фамилии Муха. Муха был очень модным и дорогим. Ничего красивее, чем эта кофта, у меня не было в жизни – ни тогда, ни теперь. Я надела ее и пошла со славистом в ЦДЛ.
Ко мне подошел Сергей Антонов. Я вскочила со стула, чтобы поздороваться и показаться во всей красе.
– Посмотрите, какая у меня кофточка! – похвастала я, как школьница.
– Вы написали хорошую книгу, – мрачно сказал Сергей Петрович.
– Что книга, – отмахнулась я. – Кофточка…
– Что кофточка? – хмуро возразил он. – Вот книга…
Потом вгляделся в меня и сделал вывод:
– Не знаешь себе цены…
И пошел к выходу.
Он был прав. Я не знала себе цены. А зачем ее знать? Живешь себе и живешь.
– Анна Андреевна Ахматова знала себе цену.
– Она все время «королевилась». А Святослав Рихтер – Божий человек, был простым и естественным. И Сахаров Андрей Дмитриевич тоже не «королевился», хотя имел для этого все основания. Все от характера зависит.
– А сейчас вы знаете себе цену?
– Знаю.
– И?..
– Не скажу.
– Почему?
– Должна быть дистанция. Должна быть тайна. Человек ведь не ходит раздетым. На нем одежда, чтобы что-то скрыть.
– Вы скрываете свои комплексы?
– Давайте о ком-нибудь другом.
– Ну хорошо… Вот Александр Моисеевич Володин, у него же было безумное количество комплексов…
– Комплексы Володина сформировались в детстве, потому что он «неполноправно» жил в семье своих родственников. Его отдал туда отец. Отец женился, и мачеха не пожелала воспитывать пасынка.
Однажды юный Володин слышал, как его двоюродный брат спросил у своей жены: «А девушки могут полюбить такого, как Саша?»
– Он был некрасивый?
– До тех пор, пока не открывал рот. Когда Володин начинал говорить, не было ни одной женщины, которая могла бы устоять. Когда он о чем-то рассказывал, наружу прорывалась его личность, его сущность, и она была настолько прекрасна, что было совершенно не важно, какой у него нос, какие глаза. Нос был большой и в сиреневых прожилках, глаза мелкие, как арбузные семечки, но, повторяю, это не имело никакого значения.
– Володин был бабник?
– О нем нельзя так сказать.
– Ходок?
– И ходок он не был. Пожалуй, знаете кто? Сирано де Бержерак.
– Интересно.
– Володин был поэт и рыцарь.
Однажды мы вместе оказались в гостях. Он пригласил меня на танец. Рядом танцевала пара: незаметный мужчина и женщина с формами. Она высокомерно держала голову, и когда проплывала мимо Володина – вся ее внешность что-то выражала. Я догадалась: у них что-то было. Я спросила у Володина:
– Что сие означает?
– Она меня любила, а я оказался ее недостоин.
Если бы женился, то был бы достоин, а так – обида на всю жизнь.
– А почему не женился?
– Он не мог жениться на всех, кого он любил. У него была жена Фрида и сын Володя. Они с Фридой прошли такие узкие места, что это невозможно предать.
– Но если нет любви?
– Она есть, но другая. Со временем сексуальные связи слабеют, но человеческие укрепляются. А какие связи важнее – это решает каждый для себя. Володин мог скрутить себя в жгут, но не пойти на предательство. Это был глубоко нравственный человек.
– Но ведь сейчас многие разводятся…
– Это так. Я живу в дачном поселке. Все мои соседи развелись: справа, и слева, и впереди, и за спиной. Я не преувеличиваю. Сейчас такое время, когда, едва разбогатев, люди начинают думать, что им все позволено. Но каждому – свое, как писали на воротах Освенцима.
– А за вами Володин ухаживал?
– Нет.
– Почему?
– Не было сигнала с моей стороны. И с его тоже. Ему нравились «фабричные девчонки». Он ведь не искал подругу жизни. Он искал временный праздник.
Вообще, женщины для Володина – питательная среда. Все, что он написал, включая стихи, – все это его интерес к женщинам. Его пьеса «Фабричная девчонка» – революция в драматургии. До этого шли лакировочные поделки: конфликт хорошего с лучшим. А Володин увидел клад там, куда никто даже не заглядывал. Фабричная девчонка – простая, бедная, социально незначимая, но богатая духом.
