Ее голос он когда-то слышал, определенно. А вот где видел? Ну конечно, все просто! Однажды проходил в больничном холле мимо телевизора. И именно лицо этой женщины улыбалось с экрана. Только тогда она выглядела еще красивее.
Как называют таких людей?
Нужное слово всплыло, Михаил пробормотал:
– Вы артистка?
Она довольно улыбнулась:
– Да, в телевизоре я бываю. Но мы с тобой знакомы лично.
– Не помню, – равнодушно пожал плечами он.
Женщина приблизилась к нему, промурлыкала:
– Мы с тобой знакомы очень близко.
Томский отпрянул.
– Мы жили с тобой в одной квартире! – продолжала наступать она. – Спали в одной постели, черт возьми!
Михаил опустил голову и сделал еще один шаг назад.
– Хорошо вы его обкололи, – она обернулась к доктору.
Тот поморщился. Отвечать ей не стал. А ему строго велел:
– Все, Миша. Иди, гуляй дальше.
Томский и эту команду исполнил. Когда уходил, не обернулся. Сделал полный привычный круг. Плитка с трещинкой, плитка с ямой… Когда возвращался, увидел: женщина и лечащий врач по-прежнему стоят рядом и что-то горячо обсуждают.
Ну и ладно. Их дело.
Вечером он послушно поднялся с койки после облетевшей отделение команды: «Уколы!»
Отстоял перед процедурным кабинетом очередь. Но медбрат равнодушно велел:
– Гуляй обратно. Тебе на сегодня все отменили.
И утром опять колоть не стали. И таблетки принесли какие-то совсем другие. Михаил равнодушно их выпил.
Никаких изменений он не чувствовал.
Но ночью ему впервые приснилась Кнопка. Нескладная, лохматая, в старых трениках. Почему-то с рюмахой водки (хотя всегда только дамские напитки пила). А тут, будто мужик, – лихо жахнула. Отерла губы истрепанным рукавом. Усмехнулась:
– Ну че, Миш? За помин твоей души пью.
И растаяла.
А он проснулся взволнованный, злой. Неужели опять его начнет мучить мозаика? Бесконечные цветные кусочки, что никак не могут сложиться в картинку?..
На утренний укол бежал впереди всех, но медбрат отогнал:
– Не ходи сюда больше, Томский. Тебе не назначено.
– Зуб даю: скоро буянить начнет, – уверенно молвил его напарник.
– Ну, к кровати привяжем. Делов-то! – отмахнулся первый.
Михаил посмотрел растерянно. Он когда-то был буйным? Однако сейчас все его существо переполняла не агрессия – страх. И беспомощность. Да еще детали он стал примечать, какие раньше не видел. Решетки на окнах, кодовые замки на дверях – это все в психушке положено, ясное дело. Но почему в отделении всегда дежурят двое в полицейской форме? Почему у санитаров на поясах дубинки, наручники? А если у кого вдруг появляется мобильник – сразу шмон. Он в какой-то спецбольнице? Но почему? За что?
Михаил сжал ладонями лоб. В голове снова чирикали ласточки. И теперь Томский наконец понял: он стрелял в птичек, потому что они уносили в небо души его любимых жены и дочери. И ему казалось: если он выстрелит, ему удастся вернуть их обратно на землю.
Вспомнил Томский и то, что было дальше.
Его девочки все равно остались мертвыми. А он бежал сквозь ночной лес, ветки били в лицо, ноги засасывало болото. Куда он спешил?
«Я бежал искать их убийц», – выскочила новая мысль.
– Как я мог их найти? – печально усмехнулся – сейчас! – душевнобольной Томский.
И внезапно в голове щелкнуло:
– Ты можешь все. Ты ведь компьютерный бог.
– Я – компьютерный бог, – повторил он вслух.
– О, е! – хмуро буркнули с соседней койки. – Мало нам Наполеонов!
Михаил отвернулся.
Как только позволили, пошел в парк. Притворялся, будто, как обычно, пересчитывает плитки, пребывает в анабиозе. Но сегодня происходило с ним совсем другое, ужасное. Прежний милый мир распадался на куски, рушился. Воспоминания навалились, придавили бетонной плитой.
Фильм пока шел хаотично: урок физики в школе… какая-то олимпиада, но не спортивная, все (и он) сидят за партами, грызут ручки. А потом вдруг – кроха дочка на руках. Жена (лицо обиженное) спасает подгорающую яичницу.
А сколько новых деталей он теперь видел, сколько запахов ощущал! И еще отчетливо слышал: по его пятам, нимало не скрываясь, шагает дюжий санитар. Интересно, за ним на прогулке и раньше ходили, а он не замечал? Или только сегодня начали?
Плитка с трещинкой, плитка с ямой. Бог мой, ну и бред! Ты превратился в растение, Томский. Ты не знаешь, какое сегодня число и даже какой год. Ты когда-то был… Да, программистом. «Лучшим в стране».
Смех. А, и еще ты строил дом. Который должен был стать самым удивительным домом в мире. Ха-ха-ха.
И еще вдруг вспомнилось совершенное, точеное, лукавое личико дочери, ее нежные ручки, голосок-колокольчик: «Папочка, я так тебя люблю!»
Михаил застонал. Пойти к Константину-какому-то, потребовать: пусть опять назначит уколы. Так легче.
Но вот доктор сам идет ему навстречу – будто по заказу. А рядом с ним семенит вчерашняя красавица. Сегодня без каблучков пришла, в балетках.
– Томский, сюда! – привычно командным голосом позвал врач.
А дамочка улыбается:
– Миша, я очень, очень рада тебя видеть.
Его снова накрыл страх. Но не такой, как вчера. Не всеобъемлющий. Вспомнился лабиринт ужасов, куда водили в детстве. Когда боязно, но все равно хочется узнать, что там, за бархатной черной шторой.
Женщина отвернулась от него к доктору, сложила молитвенно руки:
– Константин Юрьевич, ну пожалуйста! Позвольте нам поговорить! Мишенька не будет на меня нападать, я вам обещаю!
А врач плечами пожимает:
– Да не получится у вас разговора. Что я, не вижу? У него в голове пока полный хаос. Старые препараты отменили, к новым он еще не привык.
– Но глазки, смотрите, совсем другие! – сюсюкая, будто про ребенка, произнесла женщина.
И тут Михаил вспомнил. Идеальные домашние костюмчики. Накрахмаленные салфетки. Вечно милая улыбка. Она не просто из телевизора, эта женщина. Это Настя. Его первая… нет, не любовь. И не жена. Но жениться на ней он когда-то хотел, это да…
– Мишенька, пойдем, мой милый. – Она смело схватила его под руку. – Пойдем. Погуляем по парку.
А Константин, который оказался Юрьевичем, щелкнул пальцами – так он всегда призывал санитаров. И шаги за их спиной загрохотали совсем уж рядом.
Настя поморщилась, но ничего не сказала. Только понизила голос, зашептала ему в ухо почти интимно:
