Дедушки были огромные.
Димка боялся дедушек. Ему казалось, если он посмотрит по сторонам, то все будут тыкать в него пальцами.
Дедушки хохотали, тащили многокилометровые сумки, и над дедушками гремел салют.
Бабушки приосанились и двинулись навстречу.
17 июня – 2 июля.
Посмотри в глаза креветкам
Это очень нехорошо, если едешь на море после того, как признался девчонке в любви. Вот я признался и еду. И это очень нехорошо. Я, можно сказать, с признания – и сразу в вагон. То есть я два года собирался признаться, потом прибежал к ее дому, вызвал вниз и говорю:
– Я тебя люблю.
То есть нет, не так. Сначала я сказал «Привет». Спускается она (а ее Катей зовут), выходит из подъезда, а я ей сходу:
– Привет, я тебя люблю.
Честно говоря, я точно не помню, что я там наплел. По-моему, я назвал ее по имени. Вот как я сказал:
– Привет, Катя. Я тебя люблю.
Нет, не так было. Сначала я назвал ее по имени, потом привет, и уж потом, что люблю… Но дальше я точно помню, что сказал. А дальше:
– Но сейчас я уезжаю на море. Не грусти, я вернусь, – это я сказал, потому что мне показалось, что Катя загрустила, – и мы будем гулять по дворцам и паркам.
– А… – протянула Катя.
– Я буду тебе звонить, – продолжил я. – И рассказывать, как мне хорошо на море и как плохо без тебя.
– Ну ладно, – пожала плечами Катя.
И тут как раз подъехало такси с родителями, и я в него эффектно загрузился – то есть стукнулся головой о крышу автомобиля, так на Катю засмотрелся. Думаю, ее это должно было впечатлить. Она стояла очень впечатленная. И помахала мне – медленно-медленно, как при повторе в хоккейном матче.
Взаимные чувства – лучшие чувства на земле. Потому в поезде мне все про нее напоминало, про эту девчонку. Провода, столбы, деревья. Даже мама казалась похожей на Катю, хотя мама на нее не похожа. И даже в папе я находил отблески Катиной красоты.
Я, как и положено, грустил.
Чай пил с грустью, шоколад ел с грустью, печально играл в игрушки на мобильнике и хохотал тоже как-то сдавленно. Мне хотелось, чтобы по лицу моему катились настоящие мужские слезы, но слезы эти сидели в моих глазах и берегли себя для другого подходящего случая.
Но как только мы приехали к нашему морскому городу, то на автобусной станции я сразу увидел Катю. И мои мужские слезы подступили к горлу. Я подбежал к ней и сказал:
– Ты, Катя, совсем ненормальная, если поехала за мной, как за декабристом, но от этого я тебя еще больше зауважал и полюбил.
А Катя спросила:
– Ненормальный, что ли?
Как это было похоже на Катю! Сколько раз за время нашего знакомства она спрашивала, ненормальный я или нет! Иногда мне казалось, что ее в жизни больше ничего не интересует, только знать бы, нормальный я, или все-таки чуточку того, или у меня полностью крыша съехала.
Я сказал:
– Катя! Ради тебя я готов быть каким угодно!
Тогда девчонка скривилась и ответила:
– Вообще-то я не Катя, а Вика.
И тут я выпалил:
– А Катя где?
Зря я это сказал! Потому что если человек решил поменять имя, место проживания, цвет волос, школу или планету, не надо ему напоминать о прошлом. Что она может ответить на вопрос, где Катя? Катя глубоко внутри нее, она не покажется наружу, как ни проси… Вот Вика и смотрела на меня, как на ненормального. Я тогда задал вопрос попроще:
– Ты зачем за мной поперлась-то? Я же сказал, что приеду и будем гулять по дворцам и паркам. Где твое терпение?
– Странный ты какой-то, – ответила Вика. – Пристал чего-то. Я вообще здесь живу, понял? И за тобой никуда не перлась.
Она, похоже, совсем все забыла. Я напомнил:
– Я люблю тебя, Катя! – а потом сразу поправил себя: – Я люблю тебя, Вика!
Мне это говорить было непросто, потому что родители тащили меня за руку. Это, знаете ли, совсем непросто, когда признаешься в любви человеку под присмотром умудренных жизнью взрослых. Я сказал им:
– Подождите.
Они отпустили меня, и я сделал вот что. Достал телефон и позвонил Кате. Я хотел увидеть, как она смотрит на мой номер и наконец-то вспоминает все, что было.
– Алло, – раздался в трубке Катин голос, а эта Вика, которая рядом стояла, молчала, как рыба.
– По дворцам и паркам, обещаю, – сказал я в трубку и нажал отбой. И, ткнув пальцем в Вику, заорал на нее: – Ты не Катя!
– Надо же, какая новость! – с деланным удивлением сказала она.
– Зачем притворялась? – возмутился я. – Кто тебя просил?
Вообще, это очень здорово, когда там, куда вы приезжаете, находится девчонка в точности такая же, от которой вы только что уехали. И это очень удобно. Не надо терзаться, грустить, скучать… Хочешь видеть человека – смотри на него!
Вот и я засмотрелся на Вику, как она ругается на меня. Как повторяет, что я ее достал, чтобы я валил, чтобы пятки мои сверкали (вот, она уже хочет видеть, как сверкают мои пятки!), и что еще ни разу, ни разу ей не приходилось видеть и слышать такого дебила, а уж разговаривать с таким как я – тем более.
Ее слова музыкой лились мне в сердце, я в восторге даже заоглядывался по сторонам и увидел, что родители куда-то подевались. Они, конечно, нетерпеливые, но могли бы и подождать сына часок-другой.
Я запереживал, перебил Вику и заорал:
– В какой стороне море?!!
Вика удивленно показала рукой в сторону, и я помчался туда, на ходу прокричав:
– Еще увидимся! – и бежал, все оглядываясь на Вику, а она опускала руку медленно-медленно, как при повторе в синхронном плавании.
Тут, конечно, можно сказать, что нашел я родителей только через год, питался дарами моря и туристов, одичал, загорел, научился переплывать море туда и обратно, но на самом деле я натолкнулся на родителей после первого же поворота.
Мама рассматривала таблички с надписями «Сдаются комнаты» и «Жилье».
Я спросил у мамы:
– Как ты думаешь, где лучше – там, где комнаты сами сдаются или где находится простое человеческое жилье?
А мама ответила:
– Я думаю, далеко это от моря или нет.
Папа задумчиво произнес:
