Мне думалось про всё это и думалось – так, что даже надоело. Пришлось потратить полкю, чтобы избавиться от мыслей о цвете одежды и переодеваниях. Я помнил только, что думал о чем-то интересном, – но о чем именно, никак не мог вспомнить. И я так старался вспомнить, что даже надоело. Пришлось потратить полкю, чтобы не думать о том, что я хочу что-то вспомнить. Я помнил только, что потратил целый кю на то, чтобы о чем-то там не думать. Странный все-таки режим, какой-то недоработанный. Я истратил еще целый кю на то, чтобы час ни о чем не думать, и шел дальше на автомате. Мама потом рассказывала, как я пришел домой, как она пыталась меня расспросить о Фете, но я говорил бессвязно – даже не словами вообще.
Когда я пришел в себя – в постели, уже одетый в пижаму, – то мама долго сидела на краешке кровати, гладила меня по волосам и просила, чтобы я больше не использовал этот режим. Я почувствовал себя очень уставшим, укутался в одеяло и пообещал:
– Хорошо…
Утром солнце окрасило комнату в желтый цвет. Я потянулся, улыбнулся и подошел к своему шкафу. Открыл его. У меня было много желтых вещей, потому что сегодняшний день я любил. Не так сильно, как красный день, но все же…
Я стянул пижаму и надел желтую майку с шортами. Конечно, дома можно ходить в чем угодно, но мне хотелось быть в желтом весь день.
Вдруг я вспомнил: Фет женится! Как я мог об этом забыть? Мама права, не стоит использовать этот дурацкий режим с отключением мыслей, очень уж он неточно действует. Странно: я, наверное, должен бы переживать, что мой лучший друг женится, но мне было весело, так что я даже решил использовать режим неправды. Он стоил целых три кю, действовал четыре часа, и в этом режиме я мог только врать.
Смело шагнул на кухню, где мама готовила завтрак.
– Доброе утро, – сказала мама.
– Я бы так не сказал, – ответил я.
Мама насторожилась:
– Странно, сегодня же твой любимый желтый день?
Я поморщился:
– Больше не нравится. Ну его.
Я захотел сказать, что мне больше нравится оранжевый, но не смог. Что же получается: теперь мне оранжевые дни будут нравиться?
Мама промолчала. А я развеселился и хотел, чтобы она спросила меня о чем-то еще. Но не мог попросить ее об этом сам – я ведь не говорю правду! Но мама была так занята завтраком, что ей не до меня. Что-то сложное готовила. Тогда я сам решил сказать:
– Я сегодня в школу не пойду.
Самое интересное в этом режиме – то, что начинаешь говорить очень убедительно. Сам себе веришь.
Мама посмотрела на меня:
– Почему это не пойдешь?
Я пожал плечами:
– Не пускают меня туда. Не пойму, исключили, что ли. Я вчера пришел, а мне сказали, чтобы домой отправлялся.
Мама крепко задумалась. Потом пожала плечами:
– Тогда не иди.
– Как это «не иди»? – удивился я.
Это был нейтральный вопрос, и я мог его задать. Мама отмахнулась:
– Ты же говоришь, что тебя исключили. Кто же ходит в школу, когда его исключают?
Я молчал, а мама рассуждала:
– Я вообще не вижу большой пользы от школы. Только детство мимо проходит. Исключили – и замечательно. Все равно конец света скоро.
Я осуждающе покачал головой, а мама повернулась ко мне с вопросом:
– Ты мне только скажи, ты не в режиме неправды находишься?
– Нет, что ты, конечно нет! – соврал я.
– Хорошо, – кивнула мама. – А то я уж забеспокоилась.
И мама сразу перестала беспокоиться. По крайней мере, обо мне. Ее больше занимали блины, в которые она заворачивала что-то белое – наверное, известку. Но, возможно, это был и творог.
– Ты не очень голодный? – спросила мама.
– Нет, совсем есть не хочется, – сказал я и сглотнул.
В желудке урчало, и идти в школу голодным не хотелось. Я привык завтракать, что с этим поделать!
Но мама была настроена решительно:
– Вот и хорошо, а то я сегодня не успеваю. Хотя… на вот, держи.
Мама как-то очень быстро свернула блин – горячий, только со сковородки, – и бросила мне. Реакция у меня хорошая, и я блин поймал. Схватил и на маму испуганно смотреть стал. Потому что горячо. Мама заботливо спросила:
– Горячо?
– Нет, – хныкнул я. – Ледяной блин. Подогрей.
А у самого лицо перекосилось просто.
Мама вздохнула:
– Всё ясно с тобой. Завтракай – и вперед, в школу. Тем более у тебя друг женится.
– Он не женится уже, – печально сказал я, разжевывая завтрак.
Так хорошо день начинался, а теперь! Почему-то даже плакать захотелось.
Мама села рядом и погладила меня по голове:
– Бедный мой малыш. Тебе снять режим? Я могу, я научилась.
– Не надо, – буркнул я, давясь горячим блином.
В школе Фет всем раздавал приглашения. Он был в желтом костюме с темно-желтым галстуком. И мне вручил приглашение с вот таким текстом:
«Дорогой мой очень близкий друг Н.
Как очень близкий друг, зову тебя на свое браковое сочетание, сегодня в 7 вечера, не опоздай, а то».
– Что «а то»? – спросил я.
Фет пожал плечами:
– А то не успеешь!
Я хохотнул и крикнул на весь класс:
– А ты что всех зовешь-то? Еще прокормить их надо будет!
Все повернулись к Фету. Он оглядел класс и сказал:
– Да ладно, чипсов всем хватит.
Класс загудел. Не то чтобы он был против чипсов, но все же как-то не празднично.
Фет скуксился:
– А чего они…
Но подошел серьезный Рем – высоченный и широченный – и похлопал Фета огромной ладонью по плечу. Фет даже присел.
– Молодец, – пробасил Рем. – Уважаю.
Фет, зажмурив один глаз, осторожно улыбнулся. А мужская часть нашего класса вдруг как по команде выстроилась в очередь, чтобы к Фету подойти, и все стали жать ему руки. Я подумал, что раз я тоже мужская часть, то надо встать в очередь. И встал последним, как последний дурак. Фет, которому жали руки, посматривал в мою сторону и, как мне казалось, ехидно улыбался. Я попереминался с ноги на ногу – очень уж долгие рукопожатия были. Еще и говорили Фету что-то – наверное, советы давали, как себя вести, что делать, как жить. Мне уже всё это порядком надоело. Тоже мне, знатоки. Скорее бы руку пожать – и можно вздохнуть спокойно.
