— Но зачем мне это делать? Я работаю на «Фогель». Компания тратит огромные деньги на создание препарата, который вы им предложили. Вы даже не заикнулись им о вакцине от малярии, а сейчас, по-моему, вы все работаете именно над ней. Почему я должна вас прикрывать?
Марина поддерживала доктора Свенсон.
Чем дольше они шли, тем сильнее профессор опиралась на нее.
— Тут речь не о том, что кто-то должен кого-то прикрывать. И тут нет лжи и жульничества. Препараты тесно связаны между собой; мы не в состоянии их разделить. Поглядите на меня. Я честно провожу исследования препарата, улучшающего фертильность, хоть теперь меня больше интересует малярия. Впрочем, мои личные пристрастия не имеют значения, ведь обе линии все равно сходятся в одной точке. Получив один препарат, мы получим другой. Я не вижу ничего плохого в том, что мы заставляем американскую фармацевтическую компанию платить за вакцинацию, которая принесет огромную пользу для здоровья мира и не даст финансовой прибыли для акционеров компании. У людей, которые нуждаются в вакцине от малярии, никогда не будет средств за нее платить. В то же самое время я дам им препарат, который подорвет здоровье женщин и принесет бешеные доходы компании. Разве это не разумный обмен? Ежегодно от малярии умирают восемьсот тысяч детей. Представьте, что эти восемьсот тысяч будут бегать по планете, когда эта вакцина будет готова. Возможно, эти постменопаузальные женщины, которые мечтают стать матерями, возьмут в свой дом таких детей, вместо того чтобы пытаться родить самим?
Марина, как всегда, почувствовала, что отстает на пять шагов в этой беседе.
— По-моему, вам следует дать шанс компании «Фогель». Вы увидите, что они так же заинтересованы в вакцине, как и вы.
— Ваша вера в это была бы очаровательной, если бы не была такой наивной, — сказала доктор Свенсон без следа насмешки. — Ведь если вы ошибаетесь, а я уверена, что вы ошибаетесь насчет альтруизма американской фармацевтической компании, тогда мы теряем все. И вы не имеете права так рисковать, ведь неправильная оценка повлечет за собой ежегодную потерю сотен тысяч жизней.
Они вернулись в деревню, прихватив по пути еще много лакаши.
Марине показалось, что собралось все племя.
— Пойдемте в лабораторию, — сказала доктор Свенсон, похлопав Марину по руке. — Доктор Нкомо покажет вам наших москитов.
— Дайте мне сначала искупаться, — сказала Марина. — Смыть кровь.
— Помойтесь в тазу, — возразила доктор Свенсон. — Я скажу, чтобы для вас принесли несколько ведер воды. Неразумно входить в реку, когда вы испачканы кровью. Кто-нибудь поужинает вами по ошибке.
— Я уже купалась в реке, когда на мне была кровь анаконды, — возразила Марина, глядя на свое платье, задубевшее от подсохшей крови.
— Теперь мы с вами будем более осторожными, — сказала доктор Свенсон.
Когда Марина вернулась на веранду, простыни на кровати были аккуратно расправлены, а на подушке лежало письмо.
Она осторожно приподняла сетку и взяла его в руки. Ей не хотелось ни к чему притрагиваться, пока она не помоется, и все-таки она провела пальцем по краям аэрограммы и развернула ее.
Там было написано только имя: «Карен Экман, Карен Эллен Экман, миссис Андерс Экман, Карен Смитсон, Карен Экман».
Буквы были корявые и неровные.
В нескольких местах ручка прорвала бумагу.
Он писал слова, но его рука дрожала.
Может, он сложил эту аэрограмму, и она лежала на постели.
Может, он и не собирался отправлять это письмо.
Десять
Каждое утро Марина высвобождалась из сонных объятий ребенка, слегка опьяненного обезболивающим, и шла по тропе к делянке с мартинами.
Она не следовала примеру местных женщин и не ждала, когда пройдет пять дней. Через пять дней ее тут, возможно, уже не будет, и она хотела перед возвращением домой съесть побольше коры, превратиться в медицинское доказательство успешности нового препарата. Она хотела наверстать упущенное, компенсировать всю кору, которую она не ела в прошлом и не съест в будущем.
Сейчас наступил ее час.
Она уже не боялась заходить глубоко в джунгли, хотя не было ни одного утра, когда бы она не встретила женщин — лакаши и докторов. Доктор Буди сказала, что это научный прецедент — так часто грызть кору в самом начале.
Еще они сказали, что и сами принимали ударную дозу. Может, в восторге от такого открытия, а может, их организм давно уже жаждал получить именно это вещество. Доктор Буди сказала Марине, что даже на этом раннем этапе она может не бояться малярии и что ее окно для ежемесячной возможности зачатия расширится от трех до тринадцати дней.
А еще Марина заподозрила, что в пахнущей фенхелем коре есть нечто, вызывающее мягкую зависимость, заставляющее женщин лакаши плестись к деревьям даже после того, как они смертельно устанут от родов, нечто, что годами держало докторов в лаборатории, после того как они были готовы уехать домой.
Может, доктор Рапп был прав в своей изначальной оценке?
Может, тут имеется какая-то связь между грибами и деревьями, и крошечная доля наркотика в коре привязывала женщин к роще?
Самой Марине снились мартины.
Они стояли перед ее глазами, стройные и красивые.
Засыпая ночью, она шла к ним…
Именно мысль о том, что она привяжется к чему-нибудь в этом месте, впервые заставила ее подумать об отъезде из Амазонии, хотя все подталкивало ее к этому.
Неделей раньше она зашила веко девочки, которую укусила обезьянка, вечно сидевшая у нее на плече. Ребенка держали родители, а Марина слишком толстой иглой и слишком толстой ниткой собирала воедино нежную ткань. Когда она спросила у доктора Свенсон об иммуноглобулине от бешенства, доктор Свенсон ответила, что ей нужно сначала взглянуть на срез мозга обезьянки.
Еще Марина вынула шестидюймовую щепку, застрявшую между третьим и четвертым пальцем на ноге мужчины, рубившего деревья, из которых потом выдалбливают лодки, чтобы плавать в Манаус. Трое мужчин неожиданно притащили его в лабораторию, и Марина соединяла, как могла, мышцы и косточки, названия которых давно уже не помнила.
Ужас перед джунглями теперь перевоплотился для нее в бесконечную работу, которую придумывали для нее джунгли.
Другие доктора, несомненно, испытывали облегчение и нахваливали ее; лакаши заглядывали ночами на ее веранду, а оказавшись рядом с ней, вставали на цыпочки, чтобы понюхать ее шею.
Марине было ясно, что ничего хорошего из этого не получится.
Она устала от двух платьев, устала просыпаться среди ночи и размышлять, как ей взять с собой Истера, когда она соберется уезжать.
Ее нервировали слова доктора Свенсон о «наших» родах и письма от умершего друга, которые она обнаруживала вечером на койке.
