Марина представила себе, как он сидит на бревне, блокнот на коленях, а Истер жмется к нему.
Конечно, он мог научить мальчика писать эти буквы.
Прежде он делал это уже три раза — с сыновьями. Для него не было проблемой, что Истер глухой.
«Это ты», — говорил ему Андерс, показывая на имя Истера. Потом тыкал пальцем в себя: «Это я».
— Доктор Экман написал ему что-то наподобие учебного плана. Истер постоянно упражняется. Я отдала ему ручки доктора Экмана. Однажды он исписал буквами все руки и ноги, но я запретила это делать. Не знаю, насколько чернила абсорбируются кожей, но ребенку это наверняка вредно. Да и привычка плохая, тем более что у нас много бумаги. Не знаю, как он понимает, что такое буквы, но он уже запомнил большинство букв и размещает их в правильном порядке.
— Может, он видит в них что-то, принадлежащее Андерсу?
Доктор Свенсон кивнула и посмотрела на мальчика:
— Иногда Истер кричит во сне. Я лишь тогда слышу его голос. Но голос у него есть. Прежде я не слышала его месяцами, но после смерти доктора Экмана мальчика каждую ночь преследуют кошмары. Он издает ужасные крики.
Тут доктор Свенсон повернулась к Марине:
— Как жаль, что я не могу поговорить с ним об этом. Крики во сне — вот что у вас общего с ним. Я полагаю, что причина ваших криков — мефлохин, не прислал же мне мистер Фокс доктора с дебилизирующей болезнью мозга.
— Да, вы угадали, я принимаю лариам, — сейчас ей вдруг захотелось привезти Карен ящик грейпфрутового сока.
Уже хорошо.
— Я перевидала тут много крикунов, но, когда это случается, я никогда не думаю о лариаме. Моя первая мысль — что это змея.
— Что ж, правильно. Лучше подстраховаться.
Доктор Свенсон кивнула:
— Лариам — лекарство для туристов, доктор Сингх. Я искренне надеюсь, что вы тоже из их числа, и отбудете с первым же каноэ. Но все равно, предлагаю вам сейчас же выбросить таблетки в реку. Думаете, я принимаю лариам? Человек не сможет тут жить, если у него ночные кошмары, паранойя и суицидальные фантазии. Джунгли и без этого — нелегкое испытание.
— У меня нет суицидальных наклонностей.
— Что ж, хорошо. Но они могут появиться. Я знала парня, который вошел ночью в реку и больше из нее не вышел. Туземцы видели его и подумали, что он решил искупаться.
— Уверяю вас, я принимаю лариам не потому, что он мне нравится.
— Тем более. На некоторых он действует крайне неблагоприятно. Учитывая вашу реакцию, я полагаю, что вы из их числа.
Марина сделала медленный вдох, задержала дыхание и медленно выдохнула. Она возвращалась к реальности. Рука болела.
— Но я не хочу заболеть малярией.
— Ну, я бы не сказала, что это так страшно. Я не болела, точнее, однажды болела, но не здесь. Малярия успешно лечится.
— Андерс принимал лариам?
Доктор Свенсон почесала голову:
— Он не кричал во сне, поэтому мы никогда не говорили на эту тему. Вы спрашиваете меня, не умер ли доктор Экман от малярии?
Она спросила не об этом, хотя такой вопрос был бы логичным.
— Мне это кажется вероятным.
— Я хорошо разбираюсь в малярии, — сказала доктор Свенсон. — И говорю вам: нет. Разве что это была P. falciparum с осложнением на мозг. Но это огромная редкость в этих краях.
P. falciparum, P. vivax, P. malariae и что-то еще. Когда Марина в последний раз перечисляла эти виды малярийного плазмодия?
— P. ovale, — сказала доктор Свенсон.
— Вы полагаете, что он болел P. ovale?
— Нет, это то, что вы не могли вспомнить. Назовите любым врачам один вид малярийного плазмодия, и они попытаются вспомнить три других, но никто не помнит P. ovale. За пределами Западной Африки о нем мало кто знает. Вы видите каждый раз один и тот же сон?
Марина слишком недавно проснулась, чтобы все понимать, слишком недавно оказалась на этой лодке, слишком недавно говорила о змеях, слишком недавно была в Калькутте, слишком недавно с Андерсом.
P. ovale?
— Более-менее.
— В этом отношении я считаю мефлохин интересным препаратом — он попадает в один и тот же карман подсознания. Его легко можно было бы использовать как лекарство в профилактической медицине. Но вам все-таки нет смысла страдать заранее. Мефлохин не поможет вам при церебральной малярии, но, как я сказала, в Бразилии она встречается крайне редко. Что вам снится, доктор Сингх?
«Что тебе приснилось?» — спрашивала ее в детстве мать, когда она кричала.
«Что тебе приснилось?» — спросил мистер Фокс, держа ее за плечи.
— Мой отец, — ответила Марина. — Я иду с отцом, потом нас так или иначе разлучают, и я не могу его найти.
Доктор Свенсон встала — с трудом.
Разговор был закончен.
— Ну, все не так страшно.
Марина мысленно согласилась с ней.
Когда ситуация описана одной фразой, без подробностей, она не кажется страшной.
Семь
В сумерках на них обрушилась туча насекомых. Жесткие и мягкие, кусающие и жалящие, стрекочущие, жужжащие и гудящие — все они расправили свои крылышки и летели с невообразимым проворством в глаза, рот и нос трем человеческим существам, которых им удалось отыскать. Истер спрятался в свою рубашку, а доктор Свенсон и Марина замотали голову, будто бедуины в песчаную бурю. Зато когда стемнело, лишь заблудившиеся особи натыкались на людей, а основная масса предпочитала расставаться с жизнью, ударяясь о два ярких горячих фонаря-прожектора, укрепленных на бортах лодки. Ночь наполнилась непрерывным стуком их тел о стекло.
— Доктор Рапп всегда говорил, что энтомологам тут легко работать, — сказала доктор Свенсон. — Зажгут огни — и все экземпляры у них в руках.
В наступившей темноте Марина не видела берегов, и ей стало еще больше не по себе. Ей казалось, что вся растительность джунглей, каждый корень и каждый побег, тянется к ним, хочет задержать их лодку…
— Они не только сами прилетают, но еще и любезно себя убивают, — добавила она.
— Хуже, чем град, — проворчала доктор Свенсон, выплевывая какого-то жучка. — Ладно, обойдемся без огней.
И она выключила прожектора.
Завеса из насекомых моментально исчезла, но Марина по-прежнему ничего не видела, теперь из-за темноты. Словно сам Господь погасил все свои огни до последнего и оставил землю в зияющем мраке своей немилости.
— Разве Истеру не надо смотреть, куда он ведет лодку? — удивилась Марина.
Из-за шума мотора она едва слышала свой голос.
Мальчишка, способный найти одну ветку на тысяче миль сплошных зарослей, мог, конечно, отыскать путь домой и в темноте.