– Точно – себе ничего! – пробурчала выныривающая из сна Тамара.
– Мамуля! – ласкалась девочка. – Вставай. Я есть хочу.
– И я хочу, – подал с раскладушки голос Виктор.
– Мы есть хотим! – продолжала взывать к материнской совести Маруся.
– А я-то здесь при чем? – не сдавалась Тамара.
– Как при чем? Ты же не встаешь!
– Так ты тоже не встаешь…
– Интересно, как это я встану, когда ты лежишь? – злобно поинтересовался голодный ребенок.
– Так ты тоже лежишь, – отмахивалась женщина.
– Все лежат, – подытожила Машка, – неумытые и голодные. Кто-то же должен встать!
– Вот и вставай. Умывайся.
Маруся вскочила, изо всех сил потянулась и грустно выдохнула:
– Боже мой! Как же я устала! Кто бы знал!
– Отчего это ты устала?
– От жизни, – философски изрекла девочка.
– От какой это такой жизни? – поинтересовался отец, медленно приходящий в чувство после бессонной ночи.
– От трудной, – заверила его дочь и натянула на себя изрядно помятый сарафан.
В ванной девочка пробыла ровно минуту. За это время она умудрилась трижды спустить воду в унитазе, вымыть сухую, так и не встретившуюся с зубной пастой зубную щетку, прополоскать рот, проглотить комочек пасты, оторвать несколько метров туалетной бумаги, намазать материнским кремом для кожи вокруг глаз свои руки и вытереть полотенцем сухое лицо.
– Умылась? – Тамара подозрительно посмотрела на дочь.
Та с готовностью кивнула.
– И зубы почистила? – продолжил допрос с пристрастием Виктор.
Машка обернулась к отцу, ощерилась и предложила:
– Дыхнуть?
– Чем это от тебя так вкусно пахнет, русалка? – Отец притянул дочь к себе.
– Кремом.
– Каким это кремом? – встревожилась Тамара.
– Обыкновенным, – уверила ее Машка.
Так обыкновенный крем пахнуть не мог. И женщина отправилась на ревизию в ванную. Так и есть! Драгоценное содержимое микроскопической матовой баночки с надписью «Аll about eyes rich» уменьшилось ровно наполовину.
– Машка! – завопила Тамара. – Иди сюда, зловредный ребенок.
– Зачем? – полюбопытствовала девочка.
– Сейчас узнаешь…
Маруся отправилась к матери, сопровождаемая Виктором. Тамара стояла взъерошенная и чуть не плакала:
– Этим кремом мазалась?
Машка кивнула.
– Ви-и-ить, – пожаловалась Мальцева мужу, – посмотри: эта чувырла мой крем для глаз ополовинила. Я его только перед поездкой купила.
Виктор помнил, что «перед поездкой» супруга купила не только его, но и еще миллион каких-то баночек, счет за которые соответствовал сумме оплаты квартиры не менее чем за три месяца. Еще Виктор помнил, что ни в коем случае в подобной ситуации нельзя произносить фразу: «Ничего страшного. Подумаешь, какой-то крем!» Поэтому отец семейства сделал строгое лицо и назидательно произнес:
– Маруся! Ведь мама сто раз тебя просила не трогать ее косметику.
– А где там написано, что это ее косметика? – дерзко заявила Машка, глядя исключительно в отцовские глаза.
Мальцев внутренне был согласен с разумной дочерью, но роль, ему отведенная, состояла совсем в другом, и он старался ей соответствовать:
– Мы с мамой объясняли тебе, что такое личные вещи человека. Личные вещи… – Виктор глотнул воздуха, – это то, что принадлежит одному человеку. И, значит, пользоваться ими может исключительно он один. Это как зубная щетка. У каждого – своя…
– А зачем же ты брал мамину, когда забыл свою? – подрезала Маруся отца на бреющем полете. – Личные вещи… – И в Машкином личике проступили черты Виктора Сергеевича Мальцева, – должны… находиться… в личном шкафу. А ванная – место общего пользования. Значит, то, что стоит на полочке, тоже общее.
– Общее? – переспросила Тамара и отправилась в комнату.
– Общее! – победоносно заявила Машка и двинулась вслед за матерью.
Тамара села на кровать, огляделась, вытащила из кипы сваленных на тумбочке дочерних вещей самую красивую тетрадку, купленную той для «личных целей», и выдрала из нее лист.
– Что ты делаешь?! – завопила Маруся и схватилась за перламутровую обложку с таким остервенением, что побелели кончики пальцев.
– Мне листок нужен, – как бы нехотя объяснила Тамара.
– Это моя личная вещь! – запротестовала девочка.
– «Личные вещи должны находиться в личном шкафу», – процитировала женщина Машкин тезис. – А номер – это «место общего пользования. Значит, то, что лежит на тумбочке, тоже общее.
Маруся сдвинула бровки – не поспоришь! – и стала запихивать в недра тумбочки свои вещи, разбросанные по номеру: книжки, тетрадки, карандаши, журналы, украшения, трусы, косметику, даже босоножки. Для надежности прихлопнула дверцу ногой и с чувством выполненного долга оглядела номер – ничего личного! И ничего лишнего!
– Ну теперь-то мы можем идти на завтрак?
– Вполне. – Тамара закончила заправлять постель.
Виктор ждал своих женщин, а про себя поражался скорости реакции собственной супруги. Похоже, не менее быстрой реакцией обладала и его дочь, сдвинувшая материнские баночки на зеркальной полочке в ванной в одну сторону. Для пущей наглядности она забаррикадировала их поролоновой мочалкой. По другую сторону сиротливо покоился отцовский бритвенный станок. По центру располагался стакан с зубными щетками. В местах «общего пользования» теперь царил полный порядок.
– Кладите уже свои вещи на место! – призвала Маруся родителей к соблюдению бытовой дисциплины. – А то как маленькие: везде все раскидывают.
– Так точно! – засмеялся Виктор, и Мальцевы подались на завтрак.
Море дышало. На вдохе позвякивало галькой, на выдохе шуршало. Прозрачное до хрустальной звонкости сливалось с небом. Виктор фотографировал. Маруся жеманно застывала перед камерой, старательно подражая материнским позам.
– Посмотри, меня всю видно? – вопрошала девочка, вытянувшись на берегу.
– Всю.
– Ноги умещаются?
Виктор кивал.
– Длинные?
– Стройные, – уточнял Мальцев.
– Подожди, я сяду, – командовала Маруся и принимала кокетливую позу.
Отец терпеливо ждал, когда его чадо устроится поудобнее.
– Теперь давай, – разрешала Машка и томно улыбалась в объектив.
Тамара из-под навеса наблюдала за фотосессией, отмечая про себя, как неожиданно повзрослела дочь. Вместо суетливой Машки на берегу потягивалась томная девица, наотрез отказавшаяся этим летом купаться в одних плавках.
