– Какой к черту «язык», они по нашим огонь ведут. Постреляем всех – и дело с концом.
– Сначала я офицера в плен возьму – приказ у меня, а потом уж делайте, что хотите.
Мы замолчали. Командир хмурился, глаза его гневно блестели и на скулах ходили желваки. Надо договариваться: крутой попался, видимо, свой счет к фашистам имеет.
Я продолжил:
– Сколько вас?
– Двенадцать осталось.
Черт, многовато. С собой их забрать, к своим? Только и вчетвером перебираться сложно, а тут – еще двенадцать.
– Откуда выходите?
– Из-под Смоленска, все из 16-й армии.
– Так это сто километров! – присвистнул я.
– Поначалу-то нас больше было.
– Разведчики или ловкие ребята есть?
– А неловких уже не осталось, в воронках лежат! – хмуро бросил он.
– План такой. Один из моих часового вон у того блиндажа снимет, второй – того, что у гаубиц. Ваша задача – пострелять всех, кто из блиндажей выскакивать начнет. Гранаты есть?
– Только немецкие, уж больно слабые.
– На безрыбье и рак – рыба. Начинать по моей команде.
– Ты уже и старшим решил стать?
– Тогда командуй сам. Но сорвешь задание, не возьмем «языка», тогда к своим лучше не возвращаться.
– Ладно, подчинимся покуда.
«Окруженцы» вернулись к своим, я же скользнул к разведчикам.
– Свои это, из окружения выходят. С их командиром так договорились: как мы часовых снимем, они артиллеристов постреляют. Думаю, справятся, обозленные больно. Семенюк, возвращайся к батарее. Часового снимешь.
Семенюк кивнул и уполз к голубицам.
– Салов, на тебе – часовой у блиндажей. Снимай как хочешь, можешь даже выстрелить. Но только после того, как я сигнал дам.
– Понял, командир.
– Кукин, за мной.
Мы ползком обогнули блиндаж. Где-то же был еще блиндаж, а скорее два, с офицерами и корректировщиками. Описали полукруг – нет блиндажа, как сквозь землю провалился. Кукин тронул меня за рукав.
– Чего тебе?
– Тропинка.
А ведь и в самом деле – тропинка. Тянется куда-то в сторону от блиндажей и батареи. Надо посмотреть, куда она приведет. Вот только время уходит. Я прямо нутром чуял –
утекает неумолимо. А еще надо блиндаж офицерский найти и суметь офицера живым выкурить. Не выполню приказ – даже ликвидированным расчетом батареи не оправдаешься. Спросят строго: – «Для чего тебя, Колесников, посылали – батарею ликвидировать?» Еще помнил, что это первая вылазка под моей командой, нельзя опростоволоситься. Если не поторопимся, не успеем и передовую немецкую засветло перейти.
Мы с Кукиным поползли вдоль тропинки и метров через пятьдесят наткнулись на блиндаж. Облазили все вокруг – второго не оказалось.
Из блиндажа наверх труба идет. На кой ляд она им сдалась – ведь лето, тепло, а они «буржуйку» держат.
– Кукин, брось гранату в трубу, а я у входа постерегу.
Кукин удивленно вытаращил глаза, но подчинился. Залез
на земляной холмик, под которым был бревенчатый настил, вытащил из подсумка гранату «Ф-1», выдернул чеку и опустил в печную трубу. Сам же успел скатиться ко входу. Глухо рванул взрыв. И – с задержкой в несколько секунд – у блиндажей послышалась стрельба. Понятно, «окруженцы» начали действовать.
С каждой минутой интенсивность огня нарастала, похоже, схватка завязалась нешуточная. Теперь успех нашей операции во многом зависел от умений его бойцов, а еще – удачи.
Дверь офицерского блиндажа открылась, потянуло дымом. На пороге, покачиваясь, стоял немец в исподнем. По-моему, он был контужен взрывом, поскольку ничего не соображал – сделал два шага из блиндажа и упал. На спине его расплывались темные пятна.
В блиндаже закашлялись, потом кто-то, нам невидимый, спросил:
– Гельмут?
Из блиндажа, кашляя и вытирая глаза, показался еще один немец. Кукин прыгнул на него и сбил с ног. Я сорвал с пояса приготовленную веревку, связал немецкому офицеру ноги. Вдвоем мы перевернули его на живот и связали руки.
Держа наготове автомат, я ворвался в блиндаж. Сильно пахло дымом и – мертвая тишина… Я зажег фонарик. Его луч едва пробивался через поднятую взрывом пыль.
В центре блиндажа стояла развороченная взрывом гранаты немецкая походная железная печь. На нарах лежали двое
убитых немцев, посеченных осколками. Больше никого не было.
Кашляя от удушливой смеси пыли и сгоревшего тротила, я быстро осмотрел блиндаж, нашел офицерский планшет с картами, перекинул его через плечо и выскочил наружу. Мне казалось, что я задыхаюсь, глаза слезились. Натуральная газовая камера!
У блиндажей артиллеристов стрельба начала стихать. Что там у парней?
– Кукин, стереги немца, и еще – вытащи его мундир и сапоги.
Сказал я это не из человеколюбия. Белое исподнее в ночи видно далеко, а без сапог немец быстро ноги собьет, идти не сможет, на себе его нести – темп замедлить. Мы же и так много времени потеряли, надо спешить.
Я помчался к блиндажам, окруженным бойцами, издалека крикнув:
– Я свой!
Здесь уже все было кончено. Вся группа «окруженцев» стояла перед блиндажами, оживленно обсуждая штурм батареи.
– Как у вас?
Ко мне шагнул их командир. Я узнал его по голосу. Был он высок и худ.
– Майор Меркурьев.
– Командир взвода дивизионных разведчиков старший сержант Колесников, – представился я.
Меркурьев крякнул досадливо. Получается, он сержанту подчинялся, а я майором командовал. Не по чину, но ситуация заставила.
– Товарищ майор, потери у вас есть?
– Двое убитых.
Я осмотрелся. Салов здесь, Кукина я с пленным офицером оставил. Где Семенюк?
Я побежал к гаубицам. У крайнего орудия мне открылось страшное зрелище. Семенюк и часовой лежали, сцепившись друг с другом в смертельной схватке. В руке Семенюка была зажата финка, часовой сжимал рукой штык, наполовину вошедший в грудь разведчику. Под ними растеклась лужа крови. Оба были мертвы.
«Эх, Семенюк, Семенюк, видно, выдал ты себя в последний момент, часовой успел штык из ножен выдернуть. Что же ты не выстрелил?» Этого мы теперь никогда не узнаем.
Я уже хотел было назад вернуться, да пришла в голову мысль немцам всерьез подгадить. Я снял с гаубиц замки и зашвырнул их в чащу – подальше. Без замка, или, иначе говоря, затвора, орудие стрелять не сможет.
Бегом я бросился к блиндажам немецких артиллеристов.
Салов крутился здесь, ожидая меня. Сжав зубы, я поведал о трагедии с Семенюком. Скорбеть о погибшем разведчике было некогда – ночь стремительно сокращалась.
