Когда загружался корабль Альфида, Одд не раз бывал на причале и всё воображал, как он отправится в морское путешествие, полное приключений. И вспоминал вису из саги:
Я сяду на лихого скакуна.
Меня помчит он в голубые дали.
Холмы, леса — они не для меня,
Я полюбил изменчивое море.
И наконец-то они сели «на лихого скакуна» и поехали на восток и шли так четыре дня, а после, когда подул северный ветер, повернули на юг и в середине пятого дня увидели устье широкой реки, где оказалось множество китов мелкой породы. Потом они плыли ещё один день вверх по этой реке. И хотя там дули свирепые ветры, викинги Альфида нашли людей, которые ютились в жилищах, сложенных из глыб льда.
Эти люди называли себя бьярмами
[60]
. Они низкорослы, широкоскулы, кожа на лицах у них коричневая, волосы на голове длинные, заплетённые в косички.
Норманны потребовали с них подать, и бьярмы принесли китовый и тюлений жир, ремни, рыбий зуб, кожи выдры и медведя, птичьи перья, привели живых оленей. И много чего другого бьярмам предстояло отдать. Надо было, кому-то оставаться у них на целый год, пока всё не будет выплачено, и Альфид ссадил на берег Одда. Живя в жилище изо льда, королевич потерял здесь свою невинность: по приказанию вождя, в соответствии с племенными правилами гостеприимства, к Одду на ночь приводили всё новых и новых молодых женщин, а также невест, которых после него передавали в дом, куда переходили жить на время свадьбы лучшие мужчины племени во главе с вождём. Они не отпускали невесту, также по очереди с ней сожительствуя, до тех пор, пока жених не выкупал её.
От почти беспрерывных половых сношений у Одда начали быстро расти борода и грубеть голос. Когда через год пришёл за ним корабль, Альфид еле узнал в широкоплечем высоком бородатом мужчине с голосом кормчего ранее робкого семнадцатилетнего юношу.
Воспоминания далеко увели Одда, и он возвратился в настоящее лишь тогда, когда стали выбирать из воды якорь, чтобы взяться за весла. На море после бури установилось затишье. Только когда судно прошло с десяток миль, подул ветер, вначале лёгкий и ласковый, — хивок, потом посильнее, и капитан велел поднять паруса.
Судно ходко побежало по небольшим волнам на юг.
Ещё и солнце не поднялось, а лесорубы, плотники, землекопы и кузнецы уже начали по приказанию Рюрика возводить второй ряд тына вокруг теремного двора. Первую загороду в два человеческих роста они сделали, когда сын Годолюба уехал с дружиной на завоевание Изборска, оставив мать одну в тереме. И тогда, чтобы обезопасить её и княжеский двор, строители также вставали ни свет ни заря, а ложились с первыми звёздами. Лесорубы пилили в бору прямые деревья, плотники превращали их в брёвна, заостряя с одной стороны; землекопы, выкопав ямы, опускали брёвна тупыми концами, засыпали землёй и трамбовали; кузнецы крепили тынный частокол железными скобами.
Несмотря на то что бывшему правителю Гостомыслу сами жрецы подсказали пригласить на новгородский стол княжича с острова Руген и народное вече в этом их поддержало, Рюрик постоянно чувствовал отсутствие близости между собой и великим Нова-городом. Вначале его смешила сия непоследовательность. «В конце концов не сам же я заявился к вам!..» — начал сердиться он, а когда завоевал Изборск и часть северных финских племён, стал думать, что всё переменится, образумятся новгородцы. Да не тут-то было! «Вот увалы твёрдозадые, лешаки!» — ругался про себя Рюрик. Злило поведение самих жрецов: ну да ладно, чернь есть чернь, а эти-то?.. Но чутьё подсказывало волхвам с самого первого дня появления Рюрика в Новгороде — с этим мужем ещё придётся им столкнуться на узкой тропке, хотя пока никаких поводов к этому он вроде бы не давал. Всё больше негодовал: «Перечить мне! Так я вам рога-то посшибаю!» — и объявил себя... князем! И не могло быть иначе, ибо в жилах Рюрика текла кровь не только упрямых Годолюбов, но и гордых Славенов... Власть укоротил и волхвам, и народному вечу. Особенно недовольными оказались уличные старосты и их помощники — подстаросты.
Рюрик проснулся с первым тюканьем плотницкого топора, подошёл к окну и воззрился на Волхов. По нему сновали рыбацкие весельные челноки и учаны с косыми на вращающейся мачте парусами, перевозившие людей и грузы. Казалось, что движение не прекращалось и ночью... Узкий мост через реку в страдную пору уже не давал возможности переправлять всех желающих с одного берега на другой — по указу посадника через него шли только подводы, груженные доверху и запряжённые волами или меринами-тяжеловесами.
Ухмыляясь трещинами вокруг выдолбленного в дереве рта, смотрел на эту рассветную суету и всесильный Перун, окружённый шестью кострами, на два меньше, нежели на киевском капище.
Рюрик быстро отошёл от окошка, вдруг почувствовав на себе пристально-жгучий взгляд молодого жреца. Хотя жрец находился на значительном удалении от терема, но его взгляд, полный злобы, прошёлся по лицу князя режущим лезвием осоки: Рюрик даже невольно потёр лоб и переносицу пальцами левой руки. Велел узнать, как зовут молодого волхва. Усмехнулся, услышав не менее странное, чем у придурника из Герынской рощи, имя — Клям.
Кнах, Клям... Словно выдохнутые звуки болотной трясины под ногами, обутыми в сапоги из телячьей кожи. Подумав так, Рюрик забеспокоился о свадебном судне: «Что-то нет его давно, и от княжьего мужа Соснеца, высланного с отрядом встречать судно, тоже пока нет никаких вестей...»
Вставал с постели князь — на ногах уже находился и старший над рындами. В любое время суток... Князь спросил его, не было ли ночью гонца.
— Не было, — последовал короткий ответ.
Соснец со своим отрядом встретил свадебное судно на волоке от Западной Двины, помог в перетаскивании корабля посуху и послал, как и было велено, гонца. Но его перехватили норманны, затаившиеся в засаде, и теперь уже точно знали, что невеста Рюрика плывёт по Ловати. Промах Соснеца, мужа, казалось бы, многомудрого в ратных делах, состоял в том, что он с людьми пересел на борт, посчитав, что если и обнаружатся на берегу враги, то плывущему по реке кораблю не причинят никакого вреда. А то, что они проведут корабль, минуя незаметно Новгород, — такое и в мыслях у Соснеца не возникало. И когда свадебное судно новгородцев, обходя песчаную отмель, прижалось к берегу, ему наперерез из-за купы деревьев неожиданно выдвинулась дракарра; её команда попрыгала на палубу новгородского судна. Завязался короткий бой, в котором перевес с самого начала был на стороне норманнов. Вот как по возвращении с добычей в Старую Ладогу пел в своей саге Рюне повелителю Водиму Храброму:
Медведь и бык сошлись на водной глади,
Сочилась кровь у них из тяжких ран.
Летели стрелы тучами, мечи звенели...
Но бык упал, уйдя на дно. Медведь взял верх.
Когда забрезжил день, чернела на воде
Глубокая воронка...
