Раппопорт не сдался. Поступил на факультет психологии, изучил теории личности, мотивы, специфику мышления и восприятия противника. Овладел трансовыми техниками, влез в головы сокурсницам и нашёл там лишь моток проводов без начала и конца. Никаких причинно-следственных цепей. Оказалось, женщина не сводится к уравнению. Нет в мире закона, который удержал бы весёлую красотку рядом с невзрачным хромающим умником. То есть, её можно на месяц влюбить, очаровать, обмануть, запутать. Но нельзя привязать навсегда. Разве что цепями к батарее. А это дохлому Раппопорту не подходит. У войны за женскую верность может быть один финал – выпитое сердце и ссохшаяся печень.
Раппопорт взял академический отпуск и три года жил сторожем при храме. Дал обет безбрачия. Синие его глаза потемнели до густо-василькового цвета. Вернулся в институт совсем другим. Никакой никогда восторженности. Прежде болтливый, он почти перестал разговаривать. Всё трогал себя за нос задумчиво и опускал очи долу. Слушает, слушает, потом поднимет глаза, выстрелит синим – и снова в пол глядит. Перенял мимику духовника, видимо. Он принял мир, в котором он и женщины – непересекающиеся множества.
Тут же в небе провернулось некое колесо. Женщинам стало любопытно, а чегой-то он такой загадочный. Его высокий стёртый голос оказался гипнотическим. Трёхминутная его речь на любую тему валила с ног даже тех, у кого и ушей-то, кажется, не было, сплошные ноги и ресницы. Повзводно и поротно, рядами и колоннами сокурсницы принялись влюбляться в Раппопорта. Он же теперь видел в них исключительно страсти и беды. И чем больше упирался, тем активней девки его штурмовали.
Даже хромота оказалась шармом. Он был такой беззащитный, в очках, при этом так слушал, так умел понять запутавшуюся и утешить плачущую.
Ничего-то нового Фрейд не выдумал. Передрал монастырскую методичку по технике исповеди, назвал душу подсознанием, на место святого духа назначил либидо – вот и весь психоанализ. То, что психологу кажется высшим мастерством, в храме понятно любому дьяку. Неудивительно, что три года проведший в послушании Раппопорт стал в институте легендой. Самые пустяковые упражнения с его участием превращались в драму, в детектив с выдающимся терапевтическим финалом.
Например, очень просто: нужно отработать «активное слушание». Это имитация интереса к собеседнику. Не важно, что клиент несёт. Студент должен сидеть, наклонившись вперёд, поддакивать и смотреть в глаза. Повторять последнюю фразу, если пациент сбился с мысли.
Учащиеся разбивались по парам. Один говорит, второй изображает интерес. На любые темы: о сортах чая, о соседской собаке, о планах на отпуск – главное, слушать, смотреть, не мигать и поддакивать. После упражнений всем смешно – как можно вслушиваться в страшную чушь с таким серьёзным видом. Всем, кроме Кеши. У него всё по-взрослому. И чем более жеманная и пустоголовая девица садилась перед ним на табурет, чем глупей её речи, тем фантастичнее результат.
Кеша ничего будто бы и не делал. Сидел, задавал вопросы. Рассказчица начинала с пустяков – выбор юбки на вечеринку и вопросы борьбы за талию. Потом распалялась, жаловалась на непонимание со стороны отца и что её Витёк, падла, закрутил с Танькой при всех. Она ему:
– Проси Прощения!
И простила бы! Но он ответил матерно, и теперь непонятно, кому она нужна, такая нелепая, неспособная отказаться от булочек. И в институте… она же сама видит, какая тупая, все смеются. И кому нужны эти ноги с педикюром, если счастья нет!
Сокурсница вскакивала, убегала в туалет рыдать. Потом возвращалась, обнимала Кешу, благодарила. Говорила, что она всё поняла. Зрители восхищённо трясли головами.
Кешу подозревали в применении тайных монастырских методик.
«Он всех в транс вгоняет, суггестор хренов», – говорили завистники. Но Кеша не практиковал ни просветляющей схимы, ни тем более каббалы с алхимией. Девицы сами теряли контроль. Они же видели, как закидываются их вчера ещё нормальные подруги. Садясь напротив Раппопорта, они уже готовы были выжать из себя всё. Проваливались в детство, в полуобморок, открывали страшные тайны, утирали распухшие носы и в финале лезли обниматься. Потом делились потрясением со следующими жертвами:
– Понимаешь, реву, не могу остановиться! И главное, такая лёгкость после терапии!
– Примерно так и выглядит настоящий катарсис, – бурчал супервизор с завистью.
За один только семинар по трансовым модальностям Кеша вылечил три тика, четыре анорексии, спас два брака и один развалил, избавив супругов от мучительной связи. Преподаватели требовали убить Иннокентия прежде, чем он закончит институт. Иначе этот тип вылечит весь город. А мы, доктора психологии, все пойдём водить трамваи, – говорили психотерапевты, с тревогой глядя в будущее.
Чем странней и угрюмей гений, тем он интересней. Женщины липли. Но Раппопорт видел в них лишь ту часть функций математического анализа, чей предел бесконечно стремится к побегу. И чем симпатичней барышня, тем бегство ближе. «Их нельзя удержать, только очаровать на время», – повторял он.
Мне нравилась грустная концепция Раппопорта. Я бы тоже хотел отказаться от страстей. Он стал бы мне хорошим наставником. Тем более, что такие виды любви, как «навек» или «до гроба», в мои планы не входят. То есть, я бы рад, но давайте будем реалистами, она – не для меня. Мне только разлучить Катю с Генрихом и всё. Кто кого бросит – даже не важно. Пусть оба будут счасливы вдали от меня. И друг от друга.
Сейчас Раппопорт доктор психологии, доцент и чего-то ещё. С утра преподаёт, потом съедает в студенческой столовой вкусный шницель – и ну практиковать. Вторая половина его рабочего дня состоит из женских истерик. За двадцать латов в час он объясняет, что несчастье – это норма. У него шикарный кабинет в Институте какой-то там страшной психологии.
Я пошёл к нему. В прекрасном кабинете, на дорогущем кожаном диване рыдала дева. По распухшему носу, по тушевым ручьям было видно, какой выдающийся специалист занимается её проблемами. Такие синие разводы получаются, только если консультант гений или, наоборот, бесконечный тупица. Я вошёл, поздоровался. Пациентка встала, одёрнула юбочку и вышла. Спина прямая, каблуки грохочут. Кеша проводил её грустным есенинским взглядом. Он сидел за пустым столом, подперев голову рукой.
– Почему я не пошёл в сварщики? – спросил он. – Сосед варит двадцать стыков в день. Зарабатывает столько же, но никто не посвящает ему предсмертных записок. Его не зовут отравителем. Вот, почитай.
Он протянул листок. Написано было аккуратно, с завиточками:
Ты выбросил меня из каменного сердца,
Замёрзла говорливых чувств вода,
Захлопнулась невидимая дверца –
Я для тебя пропала навсегда.
Меня теперь не встретишь на дороге
И не услышишь нежный мой «Привет!».
И пусть на свете женщин очень много.
Таких, как я, с тобою больше нет.
Мои слова тобою позабыты.
Я в подсознании твоём всего лишь тень.
