Как она похожа на Серафиму в молодости, отметил про себя Григорий. Рот, нос, глаза и даже эта маленькая складочка в уголке рта. Впрочем, чему удивляться — гены.
— Без загадок? Что ж, можно и без загадок, только и вы уж дурака тут мне не валяйте. Ладно?
— Что это значит?
— Это я хотела бы знать, что значит ваш неуемный интерес к ладанке бабки Серафимы?
— Ах, вон оно, в чем дело. Но в чем же здесь обман? Я совершенно не понимаю…
— Зато я понимаю, — оборвала она его. — Я понимаю, что ладанка нужна вам для чего-то, для какого-то дела, о котором вы секретничаете с моим братом и ради которого готовы многим поступиться.
От неожиданности Григорий даже встал. Он не ожидал услышать ничего подобного и теперь лихорадочно соображал, как ему реагировать на выпад Альки.
— Во-первых, в моем интересе к ладанке нет ничего предосудительного, — начал он обиженным тоном, — а во-вторых, с чего это ты взяла, что ладанка мне нужна для какого-то дела? Тебе тут, видно, скучно, вот ты и додумываешь себе разные истории.
— Ну, конечно, — усмехнулась Алька, бесцеремонно вытаскивая сигарету. — Мне больше делать нечего, кроме как придумывать себе разные истории. Это вы у нас, Григорий Николаевич, мастер по историям. Мои таланты много скромнее.
— Тут не курят, — холодно заметил он, чувствуя, как закипает злость.
— Я выйду на улицу, а вы пока подумайте над тем, что я сказала. И, кстати, ладанка теперь у меня и договариваться придется со мной, хотите вы того или нет.
После этих слов Алька швырнула кисть на стол и выскочила из комнаты, оставив ошарашенного Григория наедине с его черными мыслями.
* * *
Показания пана Бронивецкого наконец-то расставили все точки над «i» в этой на первый взгляд нелогичной и странной истории с убийствами старика Юркевского и Франца Куцего. Мотив преступлений был также ясен, что значительно упрощало проведение дальнейшего дознания и освобождало следователя от изрядного куска тяжелой, кропотливой работы, которая могла затянуть следствие на неопределенное время. Островский торжествовал, предвкушая отпуск и, главное, премию, которая наверняка будет одобрена майором Мироновым, умевшим не только критиковать и отчитывать подчиненных, но и поощрять их неоспоримые успехи на поприще криминалистики. Задержание прошло без осложнений, если не считать таковыми десятиминутный бег с препятствиями по огородам, во время которого Вадим успел потерять свою любимую зажигалку. «Ничего, — решил он, — зато теперь есть кому выставить счет». Преступник был доставлен в наручниках в управление и помещен в изолятор, где тут же выразил готовность сотрудничать со следствием, чтобы облегчить свою участь.
Однако что-то подсказывало Островскому, что на этом история не закончена. Он помнил о своем обещании относительно улик, которое ему пришлось дать под давлением обстоятельств. «Нужно ли ставить в известность об этом Миронова или же, понадеявшись на благоразумие Григория, выдать ему на сутки артефакты и успокоиться? — размышлял он, сидя в машине перед управлением. — Если бы не Гриша, кто знает, как все повернулось бы. Пусть с выгодой для себя, но ведь помог же».
Вадим взглянул на часы и тут вспомнил что в кабинете его дожидается пан Бронивецкий, судьбу которого надо было решать немедленно.
Что ж, оформим явку, и пусть идет, решил он, направляясь к себе. Следствию он помог, будем считать, добровольно, вреда никому не причинил, теперь знает, что надо не только на Господа надеяться, но и самому не плошать. Будет ему наука на всю жизнь. Завтра проведем очную ставку с убийцей, еще раз прогоним его по всем показаниям, сличим их с тем, что покажет задержанный и можно считать, основная часть мероприятий — выполнена. Дальше — одна писанина.
Когда он открыл дверь кабинета, Ежи сидел за столом и, уронив голову на руки, спал. Перед ним лежала раскрытая библия.
Островский осторожно приблизился к нему и заглянул через плечо. A gdy dopelni^ swojego swiadectwa, Bestia, ktora wychodzi z Czelusci, wyda im wojn^, zwyci^zy ich i zabije
[14]
, и улыбнулся. Подзабыл польский, давненько не ездил. Может уговорить Альку на недельку мотнуться на Балтику? Там через недельку-другую самый сезон, покупаемся, позагораем и назад. Надеюсь, Витька мне голову не оторвет.
* * *
Вернувшись к себе в комнату, Алька завалилась на диван и, воткнув в уши наушники, отключилась от внешнего мира. Она была довольна собой. Судя по всему, слова, сказанные ею, произвели на родственника неизгладимое впечатление. Она с улыбкой вспомнила, как он бросился за ней, обещая все рассказать, если Алька даст ему ладанку на один день и даже не день, а только вечер. Это был миг триумфа, но она не знала, как этим триумфом воспользоваться. То, что Григорий не собирается говорить правду, ей было абсолютно ясно, а именно эту правду она и хотела знать.
— Алевтина, — донесся до нее сквозь музыку голос Серафимы Ивановны, — мне надо с тобой немедленно поговорить.
Алька скинула наушники и прислушалась. «Так, — подумала она, — а вот и бабуля со своей версией семейной саги. Наверно, она уже обнаружила пропажу и сейчас будет вставлять мне. Что ж, этого следовало ожидать».
— Мне кажется, — начала Серафима Ивановна, строго глядя на внучку, — что нам стоит поговорить об одной вещи.
— Если ты о ладанке, то это я ее взяла, — сразу призналась Алька, выдерживая бабкин взгляд.
— Не ожидала я от тебя. — Серафима Ивановна сокрушенно покачала головой. — Как ты могла так поступить?
— Может, выслушаешь сначала меня! — запальчиво воскликнула Алька. — Ты же знаешь, что я пишу портрет Григория. Он захотел, чтобы на портрете ладанка была у него на груди. Странная прихоть, но мне-то что за дело. Я хотела, чтобы было как лучше. Прости…
— Так это он тебя попросил? — перебила ее Серафима Ивановна.
— Нет, — мотнула головой Алька. — Он меня ни о чем не просил. Я сама взяла.
— Верни немедленно, а потом мы с тобой поговорим. Думаю, тебе пора узнать кое-что очень важное.
49
9 июня 1942 г. Несвиж
Утром в 6-00 Генрих включил радиоприемник, пробежался по шкале настройки и, остановив планку на городе Дели, записал на листик бумаги несколько колонок надиктованных для него цифр. Расшифровав и уничтожив послание с инструкциями, Генрих оделся и вышел во двор. Там он ополоснул лицо в бочке из-под дождевой воды, проделал несколько разминочных упражнений, после которых подошел к калитке, из-за которой доносились женские голоса и плач.
Из разговора болтающих у калитки старух стало известно, что час назад немцы взяли в заложники пятьдесят жителей города, из которых завтра на рассвете выборочно расстреляют каждого пятого.
