Боль стала такой сильной, какой он еще не испытывал. А пытка продолжалась всего тридцать секунд. Тяжесть полотенца все увеличивалась. Голова его была готова взорваться. Он хотел этого. Горло двигалось вверх-вниз в рвотном рефлексе, он давился водой, стекающей по трахее.
Кабрильо услышал оживленные голоса, говорящие на незнакомом языке, и подумал, не зов ли это ангелов. А потом полотенце сняли, изголовье стола подняли так, что голова оказалась значительно выше ног. Вода хлынула изо рта и носа. Его мучительно вырвало, но он мог дышать. И хотя легкие все еще жгло и у воздуха был привкус смерти, такого удовольствия от дыхания он еще не получал.
Ему дали меньше минуты, потом стол вернулся в прежнее положение, и к лицу снова прижали пропитанное водой полотенце. Полилась вода галлонами, тоннами, волнами цунами. Теперь он смог выдыхать всего несколько секунд, потом вода снова скопилась в его голове. Полости заполнились водой до краев ноздрей и больше ее не вмещали. С ней появились боль и страх. Мозг настоятельно требовал что-то делать – сражаться, бороться, высвобождаться.
Кабрильо не внимал жалким крикам разума и принимал жестокое обращение, не двинув ни мышцей, так как знал, что не утопает, что эти люди снова дадут ему дышать и что действия тела контролирует он, не инстинкт, не спинной мозг. Его действиями управлял интеллект. Он лежал спокойно, неподвижно, словно дремлющий.
Одного из охранников послали принести еще один кувшин воды, и в течение пятнадцати минут Хуан то утопал, то получал возможность дышать. Всякий раз военные ожидали, что он сломается и попросит пощады. И всякий раз, подышав, он ложился снова и кивком побуждал их, приводя в ярость, проделать все сначала. В последний раз это продолжалось так долго, что он потерял сознание, из-за чего им пришлось быстро открыть браслеты наручников, вылить всю воду из тела и привести его в сознание, похлопав по щекам.
– Очевидно, – сказал допрашивающий, пока Хуан тяжело дышал и с фырканьем удалял воду из ноздрей, – вы не хотите сказать мне то, что я хочу знать.
Кабрильо бросил взгляд на него.
– Как уже говорил, я приехал на воды.
Его сняли со стола и потащили в камеру по короткому голому коридору. Там было невероятно жарко, не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Хуана бросили на бетонный пол, металлическая дверь захлопнулась, щелкнул замок. В камере была единственная зарешеченная лампочка высоко на стене, помойное ведро и несколько охапок грязной соломы на полу. Его товарищем по камере был чахлый таракан.
– А ты за что здесь, приятель? – спросил он насекомое.
Таракан в ответ пошевелил усиками.
Наконец Хуан получил возможность ощупать затылок и с удивлением обнаружил, что кость цела. Рана наверняка кровоточила, но водная блокада очистила ее. Несмотря на сотрясение мозга, он мог мыслить ясно, память не пострадала. Медицинский миф гласил, что если нет симптомов повреждения мозга, человек с сотрясением должен после удара не спать, но с горящими легкими, ноющим телом сон все равно бы не пришел, и Кабрильо это знал. Он нашел, что единственное удобное положение – лежать на спине, положив больную руку поперек груди.
Хуан стал вспоминать перестрелку в джунглях, обдумывал каждую секунду, как после нападения террористов в Сингапуре. Представлял Линду, стоящую на одном колене за каменной опорой, ее маленькое тело содрогалось при каждом выстреле. Представлял спину Макда, бегущего впереди, вспоминал, как его нога едва не соскользнула с каната. Там был Смит, достигший дальнего утеса и спрятавшийся за второй опорой. Хуан вспомнил, как взглянул на свои ступни, и старался не смотреть на бешеную реку внизу.
Затем он поднял взгляд, увидел, что Смит открыл огонь, а потом канат порвался перед Макдом. Кабрильо восстанавливал по памяти эту сцену снова и снова, как полицейский, просматривающий пленку из видеокамеры. Сосредоточился на винтовке Смита, стреляющей очередями. Он целился через пропасть в преследующих их солдат. Хуан был в этом уверен.
Тогда кто выпустил пули, попавшие в канатный мост? Этого не мог сделать никто из находившихся позади него на утесе. Все они были в укрытии так далеко от края, что не могли прицелиться в канат. Два солдата, что упали в ущелье, когда канат порвался, не могли бы сделать это.
Он ясно представлял стреляющую Линду, но Смит вспоминался нечетко.
Хуан винил головную боль. Обычно он мог припомнить все подробности и оттенки, но теперь не получалось. Кроме того, от бетона шел холод и проникал в кости. Он встал и почувствовал сильное головокружение. Оперся рукой о стену. Без протеза он ничего делать не мог. Подождал, чтобы голова перестала кружиться, но не настолько полагался на свою устойчивость, чтобы прыгать на одной ноге по камере. Шутки ради воспользовался своим немалым ростом для измерения ее площади. Оказалось три с половиной на три с половиной метра. Произвел расчеты в уме. Диагональ будет чуть больше пяти метров. Проверил результат, зная, что его ботинок длиной тридцать два с половиной сантиметра. Все оказалось правильно.
– Мозг еще работает, – сказал он таракану, ползающему по разбросанной соломе. – Ладно, думай! Что, черт возьми, беспокоит меня?
Что-то было связано с разгромленным лагерем. Он вспомнил замешательство, обнаружив, что одна вещь была не на месте. Нет! Она отсутствовала. Женщина возьмет с собой кое-какие принадлежности, если собирается больше месяца жить на природе, и мужчине забирать их нет смысла. Рюкзак Солей Круассар лежал в палатке и был опустошен. В нем не было ни кремов для лица, ни губной помады, ни каких-то женских вещиц.
Было ли тело, которое он едва не вытащил, женским? Лица Хуан не видел, но телосложение и цвет волос как у Солей. Должно быть, она. И женские украшения, которые она взяла в Мьянму, видимо, находились в рюкзаке, который он нашел и передал Смиту. Рюкзак был пропитан водой, поэтому определить его подлинный вес, догадаться о содержимом было невозможно, но, должно быть, принадлежал ей. Солей и ее спутник, да, Поль Биссонет – память все же не такая уж скверная, – должны были видеть или слышать приближение армейского патруля. Она схватила свои личные вещи, они вместе побежали из джунглей и в конце концов оказались в разрушенном буддийском храме.
Вроде все логично. Но червь сомнения не давал Хуану покоя. Если бы он видел ее лицо, все встало бы на свои места. Но он не видел. Не мог произвести положительного опознания. А это прокол. Хуан ненавидел такие недочеты лично и профессионально. Само собой, нужно было беспокоиться о более важных вещах, чем прошлое.
Вопреки всему Кабрильо надеялся, что бирманцы оставят Макда в покое. По возрасту его и Лоулесса было ясно, кто старший, поэтому они должны сосредоточить все внимание на нем. Он не думал, что это может произойти. Представлял, из какого теста слеплен Лоулесс. Макд крепкий, находчивый, но есть ли у него необходимая стойкость, чтобы не сломаться? Кабрильо до сих пор не знал этого о себе, поэтому не представлял, как может парень воспринять эту пытку.
«В конце концов, – думал Хуан, – что из того, если Макд сломается? Что он знает? Фамилию клиента и миссию найти его дочь, бродящую по бирманским джунглям. «Орегон»? Он знает название судна, но не знает его возможностей. Моя личность? Кого она интересует? Я так давно ушел из ЦРУ, что меня нельзя считать агентом разведки. Нет, Макд может выложить все, что знает, и это ничего не изменит. Надеюсь, у Лоулесса хватит ума это понять и избавить себя от пытки».
