– Он сына Мораны убить хотел. Значит, вроде как на Неё посягнул.
– Так не убил же? Лихарь ещё, может, встанет…
Ребята примолкли, раздумывая, кому чего бы хотелось. На Великий Погреб Лихаря проводить – или здравствовать ему, вставшему? Ветра они трепетали… и, пожалуй, любили. Лихаря – просто боялись.
Ощутимая возможность перемен притягивала и пугала.
Воробыш нечаянно выразил общую мысль:
– А кого, если вдруг, учитель новым стенем к себе…
– Белозуба, – предположил Хотён.
– Да ну! Одноглазого?
– И опалённый он, за стол последним садится.
– Тогда Беримёда.
Тут сморщился даже Пороша.
– Сквару, – хихикнул Шагала.
Пороша замахнулся дать подзатыльник.
Несчастные острожане маялись возле страшного дерева, не смея ни приблизиться к воротам, ни податься прочь. Что станут делать, если до ночи никто к ним так и не выйдёт? А колени занемеют или, паче того, нужда телесная подопрёт?
– Поясок бы цветной, – размечтался Шагала. – Ложечку костяную…
– А что не серебряную?
– Да серебряную кто ж даст…
– Ознобиша! Ты все законы на умах держишь, скажи!
Подстёгин сын зябко поёжился, втянул руки в рукава:
– Законы-то есть…
Андархская Правда напоминала ковёр, ткавшийся немало веков. Люди, вязавшие на том ковре узелки, видели всякое. Они давно вывели, какая вира надлежала за удар кулаком или за тычок ножнами, из которых не достали меча. Они в точности определили, сколько плетей заслуживал пойманный тать и что делать с насильником, прилюдно опростоволосившим бабу. И главное, какая продажа полагалась от судебного действа городскому державцу.
Одна беда: ни в каком законе даже словом не говорилось о мораничах. Кем в глазах андархской Правды был стень? Если благочестным жрецом, Недобоеву сыну могло выйти битьё кнутом без пощады. А если считать Лихаря воином, кабы самому не начали пенять и смеяться: от подлого мальчишки оборонить себя оплошал!
И выходил праведный закон вроде дышла. И поворачивать его волен был Ветер, державший расправу в Пятери и ближних к ней деревнях. Так-то.
А Ветер как затворился с больным Лихарем, так и не казался наружу.
Лёгок на помине, подошёл Беримёд.
– Дикомыта не вижу! – рявкнул он, оглядев притихшую стайку. – Где шляется, безделюга?
Шагала с облегчением вытянул руку:
– Да вон бежит.
Сквара вправду рысил через внутренний двор – босиком, держа в руке поршни. Обувка выглядела сухой, зато в волосах и на одежде таял снег.
Развесить одёжу у нагретой стенки не удалось. Окрик старшего ученика перехватил Сквару на полдороге к сушильне.
– Где шатаешься, когда нужен?
Скваре не терпелось в тепло, поэтому ответил он дерзко:
– На что нужен-то?
Судя по лицу Беримёда, лишь срочность дела уберегла Сквару от оплеухи.
– Ступай до господина источника, – сдержавшись, велел старший. – Скажешь, виновные за приговором пришли. Спросишь, нам их в шею гнать или в холодницу ввергнуть, пока ему недосуг!
У Сквары тоже не было никакой охоты лезть на глаза Ветру. Однако показывать это Беримёду хотелось ещё меньше. Он нахмурился, положил поршни и скоро уже входил в Торговую башню.
Дверь в покои Лихаря была, конечно, плотно закрыта. Сквара вздохнул поглубже, поднёс к тёмным старинным доскам согнутый палец.
Изнутри не ответили. С волос на спину противно текло.
– Громче стучи! – прошипел Беримёд.
Поперечный дикомыт, конечно, ослушался. Взялся за ручку, потянул дверь.
Если у Ветра передняя хоромина была сплошь обита коврами для тепла и уюта, то Лихаревы палаты казались нежилыми. Не опочивальня, а храм воинствующего воздержника. Оружие на голых стенах, развешанное не красоты ради, а так, чтобы удобней схватить, заполошно вскакивая с постели. Ничем не украшенный образ Справедливой Матери Всех Сирот в западном углу. Несколько книг, всё хвалебники и наставления в вере, выглядевшие так, словно их давно затвердили наизусть.
Лихарь лежал на лавке лицом вниз, заботливо укутанный в одеяло, кроме схваченного повязкой седалища. Даже тюфяк под ним казался чужеродным. Пока не ранили, спал небось на голых досках, укрывшись рогожей. Скваре бросилось в глаза подсохшее пятно на левой половине повязки. Ветер дремал, сидя на полу, припав головой к тканым полосам на бедре Лихаря. Чтобы сразу почувствовать, если повязка промокнет.
Сквара хотел подойти, тронуть учителя за руку, но стоило сделать шаг, как тот открыл глаза сам. Перво-наперво поднёс к губам палец, указывая взглядом на измученного стеня.
Сквара кивнул, тихо приблизился, сказал без голоса, одними губами:
– Недобой пришёл… Старые старинушки на коленях стоят.
Он знал – учитель поймёт. Несколько мгновений Ветер что-то обдумывал. Потом испытал новое умение ученика, спросив так же беззвучно:
– Сам вымок где?
– По Наклонной лазил… Иней сшибал.
– Посидишь с ним, – приказал Ветер. – Двигаться не позволяй.
И быстро вышел за дверь.
От долгого коленченья зашлись уже все ноги, не одни старческие. Когда вышел Ветер, острожане сидели на земле, пугливо теснились друг к дружке. Одна Маганка то ли сама не шла к остальным, то ли не пускали её. Да ещё Лутошка, скорчившись, лежал там же, где в самом начале. Когда перед лицом прочавкали сапоги котляра, он завозился, пытаясь перевернуться, но помешали верёвки. Мать дёрнулась было к младшему. Под взглядом Ветра замерла, отважилась лишь тихонько подвывать, закусив согнутые пальцы.
Мимо тянулись по земле рваные клочья тумана.
– Милостивец… – ткнулись в ноги Ветру трое мужчин: рыжак, полуседой и совсем белый.
Ветер обошёл их, остановился над молодёнкой.
– Эта женщина единственная из вас оказала потребное уважение сыну Владычицы, – проговорил он негромко. – Впрочем, она тоже его бросила, вместо того чтобы подать помощь. Где вы все болтались, пока он истекал кровью?
Ответить было нечего. Маганка раскачивалась, заслонив локтями лицо. Мужики не смели оторвать лбов от земли. Волосы у деда были тонкие, лёгкие, утратившие живую упругость, шея – слабая и морщинистая. Мать с бабкой заплакали громче, видно поняв: ничем хорошим дело не кончится.
– Раньше надо было выть, мамонька, – по-прежнему вполголоса обратился Ветер к большухе. – Твой младший сын, не обученный чтить хранящее крыло Справедливой, пойдёт в кабалу. Если кабала окажется для него слишком тяжкой, я отдам тело.
Женщина схватила себя за щёки, с криком рухнула наземь. Старик потянулся к сапогам котляра:
