Так и есть!.. Ознобиша догадался пустить в дело удачную верёвку казнённого. Обмотал одним концом прут решётки, показавшийся ему самым надёжным, на другом конце сделал петлю и как раз надевал её через голову. Сквара перво-наперво схватил сироту, чтобы не спрыгнул. Стал растягивать и снимать с него петлю. Ознобиша отбивался, молча, с неожиданной силой, но Сквара был сильнее и верёвку у него в конце концов отобрал.
Спустился вниз, мало не свалившись. Утащил сироту в глубину обширной холодницы, чтобы не переполошить всех.
Здесь было устроено какое-то посрамление правильного очага, смахивавшее на полуразбитую печь. Каменная пасть в стене, предназначенная для огня, мазаная труба вверх… Когда-то по ней весело уносился жаркий дым и мелькали светлые искры, но дров в эту пасть давно уже не бросали. Сверху невозбранными волнами накатывал холод.
– Я всё равно жить не буду, – чужими губами выговорил Ознобиша. – На мне… Ивеня кровь… Я к нему… припаду лучше…
Сквара спросил его:
– Так ты что, не видел?
Даже в плотных потёмках глаза Ознобиши были круглыми, белыми и незрячими.
– Как он кивнул тебе, – продолжал Сквара. – Чтобы ты стрелял.
Ознобиша молчал.
– Мне бы вот так самострел сунули и сказали убить кого, я бы тоже правость всю растерял, – сказал Сквара. – Ивень тебя узнал, я точно видел. Ты прежде маленький был, но у вас же волосы одинаковые… глаза… Его правда ещё взялись бы стругать, а потом всяко убили. Ивень тебе свою жизнь с рук на руки отдал… Он хоть умер, родное лицо видя… Не всякому так везёт. А ты в петлю? Будто он обрадуется, если струсишь?
Ознобиша всё молчал, только в глазах что-то постепенно менялось.
– Мама… – проговорил он затем. – Отик…
Настал черёд Скваре молчать.
– Они… – тяжело сглатывая, продолжал Ознобиша. – Если Ивень… против Мораны… они… они же семьян… Сами нам говорили… Они… когда уводили меня… Ветер, Лихарь…
На самом деле что-то в нём догадалось уже давно. Только верить не хотело.
– Твои обнимают Ивеня на Звёздном Мосту, – прошептал Сквара. – Их примет светлый ирий, и камни не покатятся из-под ног. Мы их нашли путём в Житую Росточь. Валунками покрыли…
Ознобиша не завыл, не заплакал. Как плоть вспухает и немеет под слишком лютыми батогами, так душа просто не может поднять сразу всей боли. Он тихо спросил:
– Их… как Ивеня?
– Нет… их сразу. Если не врут следы… Лихарь стрелял.
– Лихарь, – повторил Ознобиша.
Сквара между тем рассучил верёвку на тонкие пряди и теперь плёл, ощупью творя и стягивая узлы.
– Они Ивеня мучили, – тихо проговорил Ознобиша. – Пальцы рубили. Руки вязали… А я с ними… под одним кровом спать стану? Слово приветное молвить? Из одной мисы хлебать?
Он даже не всхлипывал. Правду люди говорят: по полугорю не плачут, а целого и плач неймёт.
Сквара сказал:
– Ветер моему ате кровь отворил.
Зря сказал, наверное. Ознобиша промолчал, не стал мериться с ним несчастьями. Сквара попытался думать о том, как-то раненый Жог и маленький Светел добрались домой. Думалось плохо.
Ознобиша вдруг спросил:
– А нам если велят… вот так кого?
Холод в подвале стоял не то чтобы жестокий, а хуже… подлый. Он не накидывался в открытую, как честный мороз. Брал исподволь, незаметно проникая сквозь штаны и рубашки. Пора было идти к остальным.
– А друг друга если?.. – прошептал Ознобиша.
Сквара вздохнул. Ответа не было.
– Страхов много, смерть одна, – повторил он. – Что загодя бояться? Придёт пора помирать, тогда и помрём.
Ознобиша спросил по-прежнему шёпотом:
– Каково отомщу?..
Сквара долго молчал. Думал.
– Отомстить можно по-разному, – сказал он наконец. – Ты умный, доищешься. И я мозговать стану.
Закончив плести, он перехватил пряди зубами. Взял правую руку Ознобиши, надел на неё плетежок, затянул, закрепил – не сбросить, не снять, разве только обрезать.
– Это что?
– Это памятка тебе. Ради Ивеня наручень. Захочешь опять в петлю, на него поглядишь.
Ознобиша вздрогнул, сказал:
– Ты себе свей такой же… буду тебе меньшой побратим…
– Мёртвый не без могилы, живой не без доли, – сказал Сквара и снова взялся плести. – Завтра день встанет, братейко… живы будем, посмотрим, разберём… а там, глядишь, сами кому в разбор поднесём… за все обиды разведаемся… и честь свою возьмём…
Доля вторая
Последний приказ
Старенькое бёрдо было заправлено на непростой трёхцветный узор – для опытной ткахи. Светловолосая девочка поглядывала на клочок берёсты с нанесённым рисунком, напряжённо хмурила брови, боясь ошибиться.
– Зелёная вниз… Красная вверх… Ой… Опять пропустила!
И досадливо выдернула бральницу, чтобы начать ряд сначала.
– Дай я попробую? – переступила с ноги на ногу вторая девочка, державшая бёрдо.
Девки-полугодьё выглядели ровесницами и были похожи, как сёстры, только вторая обещала подняться настоящей красавицей. Может, поэтому и считала, что всё у неё должно получаться лучше, чем у других.
– Погоди, – отмахнулась первая. – Сама хочу.
Было уже далеко за полночь, у неё отчаянно слипались глаза, но она не сдавалась.
– Я рядок всего, – сказала красёнушка.
Ткаха снова сбилась с узора:
– Ты братца Аро попроси другое бёрдышко сладить, если терпежу нету! Сладишь ведь, братец?
Круглолицый мальчик подумал, хмуро отозвался:
– Почего уж не сладить…
Ему под ноги на чистый пол слетали прозрачные стружки. За стружками добычливо бросалась резвая кошечка, пушистая, нежной облачной шерсти. Она то валялась на спине, теребя пойманный завиток, то запрыгивала мальчику на колени, желая проследить, как являлись игрушки. Неулыба кошку не гнал, только следил, чтобы не лезла под ложкорез.
Дом выглядел полупустым, зато все сидели обутыми по-уличному и у каждого под рукой лежала толстая одежда. Так ведут себя люди, которые уже сложили в путь вещи и только ждут слова, чтобы поклониться порогу и идти со двора. Но слово мешкает, и они маются в повалуше, коротая ожидание за рукодельем.
Поджарый седоватый мужчина, сидевший на лавке, поднялся на ноги, беспокойно заходил из угла в угол. Из-под рукавов кожаного чехла выглядывала кольчуга, сбоку в потёртых ножнах висел прямой меч.
– Ещё и Серьга вот запропастился, – пробормотал он вполголоса. – Ну, пусть догоняет как хочет… Ларец куда уложили?
