Обратно Светел шёл медленно. Тащил саночки, нагруженные изрядным бременем хвороста. Жогушка у него на плечах угрелся, притих, кажется, начал клевать носом. Светелу теребить братишку не хотелось. Однако проверить, не белеет ли этот самый нос, было всё-таки нужно. Пока он раздумывал, Жогушка вдруг сказал:
– Снегирь!
– Где? – обрадовался Светел.
– Вон там!
На краю болота мрел густой ельник, некогда щедро кормивший смолистыми шишками целое птичье царство: снегирей, чижей, кривоклювых клестов. Холмы прикрывали ельник от ветра, комочек алого пуха одиноко рдел на серебряной ветке высоко над землёй. Светел даже остановился. Снегирей он не видел давным-давно. Отколь залетел, на что понадеялся? Живой ли сидит?..
Светел оборол искушение стукнуть в дерево, проверить, взлетит ли снегирь. На всякий случай прошёл внизу тихо-тихо. Чтобы не свалился прихваченный стужей комочек, не опечалил братёнка. Только отдалившись, привычно спросил:
– Я тебе сказывал про снегиря?
Спрашивал в тридевятый раз, но Жогушка радостно подался вперёд, ручонками в рукавичках обхватил его голову:
– Расскажи!
– На ветвях, на хвойных лапах, в лесе, где полно зверей, жила пара снегирей. Жили-были, не тужили, снегирихе молодой порно стало вить гнездо. Только сладили жилище и милуются сидят, глядь – кукушки к ним летят! Вот ведь лихо так уж лихо! «Ты подвинься, снегириха! Дай нам место для яйца!..»
– Ан напали на бойца! – воинственно подхватил Жогушка.
– Так сказал снегирь отважный: «Не попустим силе вражьей! Чтобы, значит, сын кукуший нашу будущность порушил? За троих чтоб ел и пил, деткам гибель причинил? Вы как ястребы пестры…»
– Разберёмся, сколь храбры!
– Тут пошла у них потеха. Мал снегирь, а всё помеха! Бьются бешено и зло, крови ужас натекло! За детей не жалко душу – отогнал снегирь кукушек! Спас жену и снегирят! С той поры его наряд…
Светел умолк на полуслове. Забыл, о чём и речь-то была. Они вышли из-под елей, поднялись на увал, где начинался бедовник. Светел сразу увидел лыжника, мчавшегося к ним со стороны деревни. То есть не лыжника – лы́жницу. Жига-Равдуша летела через снежную пустошь, лёгкая, сильная, невыразимо прекрасная. Светел закрыл рот, стал смотреть, как она приближалась.
– Мама, – удивился Жогушка.
Зыка отчего-то разволновался. Стал поскуливать, оглядываться на лес.
Равдуша подбежала вплотную, диво разрушилось. Ресницы у неё примёрзли к щекам, словно она плакала всю дорогу.
– Мама, что?.. – успев подумать обо всём сразу, тревожно выдохнул Светел.
«Сквара вернулся. Нет, от Сквары не отбежала бы. Бабушка взяла померла. Нет, от бабушки тоже… С моей жаровенки изба занялась! – Он даже окинул взглядом тучи, ища дымный столб. – Геррик с сыном завернули… искать обещались… плохие вести доставили…»
Ни то, ни другое, ни третье. Равдуша с ходу бросилась, схватила у него Жогушку. Оглядела, ощупала, словно не чаяла живого найти. Принялась гладить и целовать – жадно, исступлённо. Целый, тёплый, весёлый… даже носик не побелел…
На Светела она смотреть избегала.
С него быстро облетали снегириные перья заступника и надёжи. Он наполовину догадался о чём-то. В груди сперва стало невыносимо горячо. Потом – пусто и холодно.
«…Аодх… брат…»
Опёнок так и подскочил. Завертел головой. Жогушка силился высунуться из-за материного плеча. Он тоже что-то услышал.
«Аодх… брат… помоги…»
Стон, летевший как будто из дальнего далека, был полон боли и непомерной усталости.
Зыка неуверенно вилял хвостом между хозяином и хозяйкой. Тут он громко заскулил, взлаял… вдруг поскакал, проламывая целик, прямо на полдень, в сторону леса. Светел торопливо сдирал с плеч алык. Ремни цеплялись за берестяной чехолок, Светел сбросил и его тоже.
«Рыжик! Рыжик!.. Что с тобой? Где ты?..»
«…Помоги…»
Уже дыбая во все лопатки следом за Зыкой, Светел рассмотрел золотую тень над обломанными лесными вершинами. Симуран держался в воздухе из последних сил. Чуть взмывал, почти падал. Пытался дотянуть до бедовника и не мог. Всё-таки зацепил макушку сосны, безмолвно обрушился вниз, увлёк с собой лавины рыхлого снега. Только мелькнули в белом потоке гаснущие пламена крыльев.
Светел бросился так, что воздух перед ним превратился в упругую стену, а лапки перестали метать следы на снегу.
– Рыжик! Я здесь, Рыжик! Я здесь!
Доля шестая
Последний поклон
– Учитель, воля твоя… Дозволь слово молвить?
– Говори, сын.
Они поднимались из погребов, покинув молельню Краснопева. Лихарь шёл сзади, отстав на несколько ступенек.
– Учитель, прошу… разреши от бремени, не по силам мне… больше мочи нету стенем твоим быть…
Ветер остановился:
– Что случилось, малыш?
Как же давно Лихарь не слышал этого обращения. Он не поднимал головы, голос прозвучал глухо.
– Пошли меня новый воинский путь ладить, как Белозуба хотел… на пустом месте, из ничего…
Ветер сошёл к нему, взял в ладони лицо. Лихарь стоял бледнее золы. Зубы сжаты, веки зажмурены, ресницы слиплись от непрошеной влаги.
– Что с тобой, малыш? – тихо повторил Ветер.
– И нож благословлённый мои ножны минул… и святую книгу я не сберёг… потерял, ровно безделку ничтожную…
Ветер улыбнулся:
– Ты на себя поменьше наговаривай. Ты же ради безделки этой всю крепость перевернул. Хотя я тебе сразу сказал: такие книги сами знают, что делают. Сколько лет ты её у сердца грел, своей кровью буквицы подновлял! Если ей пришёл срок укрыться на погребальных санях…
Издалека, на самой грани слышимого, долетел трепетный вздох. Звук проницал каменные толщи, плутал в трещинах и закоулках. Двое на ступенях сперва насторожились. Потом узнали голос кугиклов.
– Это просто книга, – продолжал Ветер. – Людское издельишко. Персть рождается и уходит, а вера в сердце живёт.
По лицу Лихаря прошла корча. Он долго молчал, наконец кое-как выдавил сквозь зубы:
– Отряди на невыполнимое… на погибель без вести… Только смотреть не нудь, как подле тебя другие поднимаются… новые… любимые…
– Так вот ты о чём, – улыбнулся котляр.
Обнял Лихаря за плечи, притянул к себе.
– Учитель…
– Что тебе до других? – тихо проговорил Ветер. – Ты – мой первый ученик и всегда останешься им. Я никогда не обещал тебе, что будет легко… Владычица может отмерить другим дарования паче твоих, чтобы я, по оброку, гранил их, словно честные камни… Но кому она вложила в сердце верность превыше твоей? Неужели после всех наших горестей ты ещё не понял, где твоё место?
