Взялись за чистку песцовых шкурок. Андриан наточил мне нож, как бритву.
Начинается чистка с хвоста. Потом задние лапы, потом кругом по туловищу.
Навык нужен большой. Я через четыре с половиной часа дошел только до передних лап, сделал два пореза больших и несколько маленьких.
А каюр Григорьев привязал нож к обрубку своей правой руки и так ловко им орудует, что очистил уже всю шкурку, далее ушки и лапки кармашками кончил, и ни одного пореза.
Обедали в два часа. Суп из нерпы с макаронами и рисом, к нему пироги с рисом, на второе – чайки пареные.
Все очень вкусно.
Пурга, кажется, никогда не кончится.
31 января
Ветер переменился – вест (западный). В девять утра стало проясняться.
Выехали с каюром Григорьевым на собаках в Перегребную.
Ехали тем же путем, что проделали третьего дня с Андрианом.
Только теперь я понял, как счастливо мы с ним избегли тогда погибели.
От второй бухты начинается ряд некрутых гор. Справа остается долина речки, по которой мы вернулись к морю.
С горы мы с каюром спустились к озеру, где Андриан сказал, что знает дорогу. Пересекли его. Тут перевал и длинный пологий спуск. Опять перевал, и скоро начались крутые обрывы в долину бухты Перегребной. Удивительно, как мы с Андрианом не сорвались с них в темноте.
Осторожно подошли к крутому спуску в пропасть.
Напротив совершенно отвесная стена метров в пятьдесят высоты. От верхушки стены простерт в воздухе громадный снежный навес. И на навесе ясные следы двух пар ног. Один след резкий – от солдатских ботинок. Другой мягкий, округленный – от Андриановых торбасов.
Четко встали в памяти очертания страшного ущелья и та минута, когда Андриан вдруг остановился и обернул ко мне посеревшее лицо с громадными черными глазами.
Я различил впереди очертания глубокого ущелья.
Мы быстро отошли на несколько шагов. Но мы и не подозревали тогда, что стоим в пустоте над пропастью.
Как не обрушилась под нашей тяжестью висящая в воздухе глыба снега, до сих пор для меня загадка.
Мы впрягли собак и обмотали полозья цепью.
Сначала осторожно спустили нарту. Нарта укатила далеко в бухту.
Собак спустили так: спереди их держал каюр, а я сзади тянул за веревку вместо якоря. Шипами сапог я изо всей силы упирался в твердый снег, и все-таки меня быстро волокло вниз. Ущельем мы с Григорьевым быстро домчались до юрташки Перегребной.
До половины февраля продолжался промысел песцов.
К этому времени мы уже собрали положенное число голубых шкурок.
21 февраля – 20 марта
Остров Беринга
Февраль у нас тоже бурный месяц. Штормы такие, что по три, по четыре дня не высунешь носа из дому.
Голубые ваньки начали желтеть, буреть. Промысел кончен. Промышленники вернулись в селение. Но заведующие ловушками-кормушками продолжают еще подкармливать ванек, ловить их и отмечать производителей.
Снегом заносит юрташки по самую крышу. Долго потом хозяин разгребает снег, чтобы выбиться наружу. Выползает, как ванька из норы! А что творится на берегу! Рев и вой. И чего-чего только не выкидывается штормом на лайду!
В последние дни, одного за другим, выкинуло двух китов.
Первый – пловун, длиной около восьми метров, больше двух слонов, поставленных один за другим. Но перед вторым – синим полосатиком – он кажется малышом.
Выкинуло синего полосатика двадцати метров длиной.
Во рту у него свободно разляжется человек большого роста. Череп два метра длины, метр высоты.
У обоих китов распороты животы и внутренности выедены.
Это работа страшных косаток. Что перед ними самые крупные акулы! Одна акула не может вспороть брюхо киту, а нападая целой стаей, они справляются и с этим гигантом.
Как гора мяса, лежит громадный труп кита на лайде. К нему со всего острова собираются сотни ванек, слетаются тысячи птиц: чайки, вороны. Людям с трудом удается отбить у них дневную добычу.
Алеуты большими кусками режут китовый жир и увозят в селение – себе про запас. Китовым мясом кормятся ваньки зимой: оно здесь не портится.
* * *
Главная наша работа в этом месяце – дома, в селении. Работа ответственная: приемка песцовых шкур.
Надо видеть, с каким усердием готовятся к сдаче промышленники и заведующие ухожами. Расправляют каждую шкурку, подчищают последние остатки жира на мездре, замывают каждое пятнышко на меху, расчесывают шкурку гребешком волосок к волоску. Приемка шкур – это экзамен для промышленников и заведующих ухожами. Лучшие работники получают премии деньгами и такими ценными вещами, как ружья, будильники, одеяла.
Председателем приемочной комиссии – я, помначкомпром. Но едва ли не главный член ее – старшинка Петр Березин.
Вся комиссия тщательно осматривает каждую шкурку: нет ли порезов, подрезов, хорошо ли обезжирена мездра, хороша ли правка или посадка – не растянута ли шкурка, не осажена ли она. Измеряем каждую шкурку, определяем окрас меха: темный, темно-голубой, голубой, светло-голубой, светлый.
И вот надо определить сорт меха. Это уж дело опытного глаза старшинки.
Все затихают, когда старшинка бережно берет шкурку в обе руки, поднимает ее против света на уровень своих глаз. Вот он встряхнул шкурку раз и два, прищурился, нахмурился, встряхнул еще. Голубой блеск волной пробежал по длинной ости.
Но старшинка хмурится, качает головой: наверно, не очень густ подшерсток, или пух, или, может быть, недостаточно пышен мех.
Старшинка снова смотрит шкурку против света и вдруг пренебрежительно швыряет ее на стол перед нами.
– Третьим сортом, – говорит он тоном судьи, выносящего обвинительный приговор преступнику.
И, не глядя больше на провинившуюся шкурку, берет другую, опять теми же жестами поднимает к глазам, встряхивает, поворачивает к свету. Вдруг суровое лицо его распускается в улыбку, он удовлетворенно кивает головой. Еще и еще раз так и этак поворачивает шкурку к свету, опускает ее, любовно оглаживает пышный мех и осторожно, как тончайший хрусталь, опускает шкурку на стол.
– Первым сортом! – объявляет старшинка торжественным голосом.
И все мы – вся комиссия и промышленники – тоже невольно улыбаемся, довольные и гордые.
После приемки шкурка записывается под очередным номером, штампуется, к ней привязывается полотняный ярлык. Потом шкурки связываются попарно и вешаются на крючки в складе. Время от времени их проветривают. Затем их связывают по пяти штук в пачки, опять проветривают и в конце концов увязывают в большие мешки, шкурок по сто в каждом. Теперь наше пушистое золото готово для сдачи на пароход. И время: последние заведующие ловушками-кормушками возвращаются с дальних ухожей.
