Был Юро и у большевиков на собрании. Учили бедняков на собрании не слушать богатых, в артель сбиваться.
Юро в артель пошел – рыболовную.
– Гану-грютти, – смеется Якимыч, – лодочный житель?
– Гану-грютти, – соглашается весело Юро.
– Как теперь живешь? – спрашивает Якимыч.
– Терпит, – говорит Юро. – Моя туземный совет выбирал, сын Берёзов ехать – грамота учиться.
Тут все в чуме оживились. Залопотали ребята, даже бессловесная пожилая женщина с красной лентой в связанных концами косах.
Она потихоньку, но быстро что-то заговорила по-самоедски.
Юро строго на нее глянул: женщина должна молчать, когда мужчины разговаривают.
Но ничего не сказал Юро, и жена его продолжала говорить про свое.
Одни только древние старики в глубине сидели молчаливые и неподвижные, как деревянные идолы. Их коричневая кожа скореженным лубом висела на черепах.
– Сколько им лет? – спросил я.
Якимыч спросил Юро по-самоедски, ткнул пальцем в одну и в другую сторону, сказал:
– Этому – сто шестьдесят. Этому – сто восемьдесят.
– Что?
– Сто восемьдесят, – повторил Якимыч задумчиво, посмотрел на меня – и вдруг расхохотался.
– Ну да же: сто восемьдесят самоедских – наших, значит, девяносто. Они же один год за два считают.
Мы вышли.
Чернолапенький лисенок безостановочно кружил, и кружил, и кружил вокруг прикола. Мне подумалось: совсем как рассказ Юро вокруг оленей.
– Чего он так? – спросил Валентин.
Якимыч скучно ответил:
– Есть хочет, замерзнуть не хочет – вот и кружит.
Я остался поговорить с лисенком, отстал от своих.
– Бегаешь? – спросил я чернолапенького зверька. – И как тебе только не надоест все кругом да кругом?
Лисенок ничего не ответил, даже не повернул ко мне головы.
Тут мое внимание привлекла ватага мохнатеньких самоедских ребятишек.
Они выскочили откуда-то из-за чумов. Они увидели меня и остановились было. Но сейчас же один из них что-то строго крикнул, и все скрылись в кустах. Через минуту они появились далеко на берегу. Я успел только разглядеть лук в руках у одного – парнишки лет так пяти-шести. Лук был выше охотника в два раза.
Над берегом летали хал ей, порывистыми взмахами носились крачки.
Я видел, как маленький охотник натянул свой лук, прицелился, пустил стрелу – и легкая белая крачка, кувыркаясь, упала на землю.
Через несколько минут ватага окружила меня и лисенка. Меткий стрелок бросил лисенку мертвую крачку.
Зверек лапками на лету подхватил птицу, в один миг отгрыз ей голову, хрустнул и проглотил.
Ребятишки деловито побежали за новой добычей.
К берегу приближались лодки, из них выходили люди-пингвины, шли по воде, выходили на песок.
Я пошел бродить.
За чумами начинался подъем «в гору» – на увал.
Я взобрался наверх – и бесконечная серая тундра развернулась перед моими глазами: равнина, мох, трава, кой-где озерки.
Вдали показалось быстро движущееся темное пятно. Не сразу я понял, что это – олени.
С поразительной быстротой они мчались гуськом – штук семь друг за другом, сзади еще пять, – мчались прямо, как по рельсам. И когда им на пути встретился широкий куст, животные только рога откинули назад и – пролетели над кустом, как птицы. Я только тут заметил, что сзади них были нарты и на нартах сидели люди. Люди на нартах тоже перелетели через куст, и стремительный бег оленей не задержался ни на мгновенье. Их бег не задержался, даже когда они промчались мимо меня и с маху кинулись вниз по отлогому спуску.
Только внизу, перед самыми чумами самоед на передней нарте что-то дико закричал, взмахнул длинной палкой-правилом, передовой олень кинулся в сторону, дал круг, задние налетели на него, сшиблись – нарта разом остановилась.
Самоед соскочил, схватил переднего оленя за рога. Остановилась и другая нарта.
Уже из всех чумов бежали к ним мужчины, женщины, дети. Кто кинулся к оленям, кто к людям, все были очень возбуждены, кричали, и мужчины все по очереди долго, сильно, высоко трясли руки приехавшим.
Когда я спустился вниз, обоих гостей увели уже в чумы. Женщины разбирали привязанную к нартам кладь, дети и подростки держали оленей, любовно оглаживали их спины, рога.
Олени, как собаки, вывалили языки, дышали крупно-порывисто, бурно. Их великолепные рога в мягких пушистых чехликах напоминали прихотливо разросшиеся ветви лиственниц, ветви, покрытые пушистым серым инеем. Старые животные спокойно позволяли себя гладить, молодые дичились, опрокидывали головы: глаза их выкатывались, наливались кровью. Привязанный за рога к нарте теленок-неплюй в испуге рвался всем телом, дрожал на тоненьких ногах. И у него, как у больших, рожки были в теплом сером инее – куржаке. Невозможно было удержаться – не погладить его теплую спинку. Я погладил.
Олененок подскочил на всех четырех ножках, забился на привязи.
Я поскорей отошел от него.
«Август, – вспомнил я с грустью, – месяц малиц. Шкура оленей августовского убоя идет на выделку одежды».
Два крупных крутобоких быка были привязаны позади одной из нарт. Они точно знали, что их ожидает: покорно опустили головы, стояли смирно. И только глаза их ворочались, беспокойно следили за людьми.
В конце месяца малиц сойдет с рогов пушистая кожица – живое оружие освободится от мягких ножен. Следующий месяц – месяц любви оленей – месяц жарких поединков между самцами.
Эти быки больше уже не будут участвовать в битвах, не услышат яростного стука окрепших рогов.
Неожиданное событие – прибытие оленей – взбудоражило всех самоедских собак. Ни одна уже больше не спала. Сгоряча сбежались, полаяли, но, узнав своих, замолчали, радостно замахали хвостами. Опять занялись своими делами: одни завалились спать, другие бродили, разыскивали, чем заморить червячка. Прибежавших из поселка прогнали назад.
Я думал, встречу здесь крепкую, «классную» породу красивых самоедских лаек. Какой там! Собаки тут каких угодно статей и мастей. Есть крупные, широкогрудые зверовые собаки – на лося, на медведя; есть остроухие, всех цветов и хвост крючком – соболиные, беличьи лайки. Есть просто уроды-ублюдки.
Одна только порода резко отличалась от пестрой стаи: маленькие, очень вытянутые, очень низкие на ногах и необыкновенно пушистые собачки. Издали такую легко, наверно, принять за песца: она и ростом, и статью, и цветом походит на этого зверька.
Маленькие эти собаки – знаменитые оленьи лайки, можно сказать – управляющие самоедским скотом. В кочевке у такой собаки почетное место: на нарте хозяина. По указке хозяина она любого быка, любую важенку выбьет из стада, доставит куда надо. Ее – маленькую – безропотно слушает целое стадо здоровых рогачей, боится ее.
