Щуплому невысокому человеку в роговых очках и его славной дочке, наверное, о многом надо было поговорить. Я побрел по улицам квартала Марэ, словно оглушенный крепким ударом, и сам себе казался каким-то нереальным. По-прежнему моросило, но что уж там дождь… Я даже не поднял воротник плаща.
Очень хорошо, очень правильно, что дождь льется мне за воротник, что я уже вымок. Впрочем, нет, мне это было попросту безразлично.
Вместе с дождем на меня изливалась вся печаль города, и все-таки дождь – это всего лишь дождь, а не ремарка в сценарии твоей жизни. Какое мне дело до погоды. Разве нужно кому-то синее небо, если он несчастлив?
Робер, конечно, прав. Небо, серое или голубое, остается холодным и бесчувственным, солнце, по существу, представляет собой огненный шар, швыряющий в космос комья пылающей магмы и равнодушный ко всему, что творится тут, на земле. Я плелся по улицам бесцельно, на сердце было тяжело, не могу сказать, чтобы я о чем-то думал, вроде нет, а если и думал, то уже не помню о чем. Как автомат переставлял ноги, ничего не чувствовал, не ощущал даже сырости, хотя она пробирала до костей, не чувствовал голода, хотя в животе ныло.
Я проиграл сражение и отступал, как двести лет назад отступала из России армия Наполеона. Сказать, что я был деморализован, было бы колоссальным преуменьшением. Эта попытка отняла у меня последние силы, и я окончательно пал духом.
У меня не было ни малейшего представления о том, что я мог бы еще предпринять. Ничего уже я не мог предпринять. Все пропало. Все кончено.
Ведь все время я обольщался. Как наивно, в сущности, было предполагать, что дочь Аллана Вуда и девушка в красном плаще действительно одно лицо! Как наивно было верить, что у женщины, которая уже несколько недель не появляется и не звонит, есть к тебе хоть капля интереса. Это же смехотворно. Я смехотворен. Танцующий в мечтах, как меня часто называл папа.
Все это я неожиданно ясно осознал, когда проходил по Новому мосту и меня веером брызг из лужи окатило такси. Вода плеснула по ногам, и тут я очнулся: добро пожаловать в реальный мир, Ален!
С некоторым саморазрушительным цинизмом, который принес мне странное чувство удовлетворения, я вспомнил доктора Детуша из «Любовников с Нового моста»; этот доктор, чтобы разыскать ослепшую девушку, которую он надеялся вылечить, расклеил в переходах парижского метро плакаты с ее портретом. Скажите какой находчивый! А у меня нет даже фотографии. Ничего у меня нет. Ничего. Кроме письма и каких-то красивых фраз.
И я решил навсегда выбросить из головы девушку в красном плаще.
Измученный, вымокший, расстроенный, злой на самого себя, я толкнул дверь «Ла Палетт», уж не знаю, в котором часу. Здесь все началось, здесь я и покончу со всей этой историей. Как мужчина. Я сел за столик в задней комнате бистро и заказал себе перно и бутылку красного. Для начала хватит.
Вообще-то, я не любитель напиваться с утра пораньше. Однако, управившись с рюмкой молочно-белой анисовой водки, а потом с четырьмя стаканами бордо – причем пил я безостановочно, как автомат, – я заметил, что выпивка в столь ранний час помогает обрести удивительное душевное равновесие.
На улице все еще лил дождь, но моя вымокшая одежда успела подсохнуть, и вообще я погрузился в глухое спокойствие, ощущать которое было приятно.
Махнув гарсону, я велел принести еще бутылку.
Он посмотрел на меня с сомнением:
– Не хотите ли что-нибудь поесть, мсье? Может быть, бутерброд?
Я упрямо затряс головой и сердито буркнул что-то вместо ответа. Что за околесицу городит этот идиот? Поесть! Я напиться хочу, а от еды разве будешь пьян?
– Я хочу что-нибудь выпить! Выпить! – потребовал я внятно и четко.
Вскоре гарсон принес, хотя я и не заказывал, корзиночку со свежим багетом. Затем неторопливо откупорил новую бутылку:
– Мсье кого-нибудь ждет?
Этот вопрос насмешил меня невероятно.
– Я? – Размашистым жестом я ткнул себя пальцем в грудь. – Да ничего подобного! Господи помилуй, разве я похож на человека, который кого-то ждет? Я один. Совсем один. Как все идиоты… – Я засмеялся своей потрясающе остроумной шутке и отхлебнул из наполненного пузатого бокала. – Не хотите ли винца? За мой счет! Но при одном условии… Если вы такой же идиот, как я.
Гарсон, поблагодарив, отказался от выпивки и удалился, физиономия у него была недоумевающая. Мне показалось, что он скрылся, шагнув в одну из больших картин, висевших здесь на стенах. Очень странно! Я несколько раз энергично тряхнул головой и тогда опять увидел гарсона, тот стоял со своими собратьями возле стойки. И все они смотрели на меня. Бистро постепенно наполнялось посетителями.
Хлопнула дверь. Вошел высокий осанистый господин в развевающемся плаще, сильно встряхнул зонтик, потом закрыл его с возгласом: «Ну и паршивая погодка!» Мой гарсон сразу подлетел и – странное дело! – принял у него зонтик и плащ.
Я с любопытством наблюдал за вновь прибывшим. Каждый жест этого крепко сбитого брюнета был полон важности. Да кем он себя считает, императором китайским? Когда он уселся недалеко от меня, тоже в задней комнате, грузно придвинулся со стулом к столику и заказал жареный стейк, я с досадой ощутил, что у меня кружится голова.
Он развернул газету и с самодовольным видом огляделся по сторонам. Я сидел и, прищурив глаза, раздумывал, откуда я могу знать этого надутого типа. И наконец вспомнил. Жорж Траппатен, владелец одного из громадных мультиплексных киноцентров на Елисейских Полях.
Однажды я имел сомнительное удовольствие весь вечер просидеть рядом с ним на каком-то показе во Французской синематеке и поневоле должен был выслушивать его дурацкие замечания. «И что вы, хозяева мелких киношек, вечно носитесь с какими-то фантазиями, – рассуждал он, пожимая плечами. – Кино – это дело, конечно, хорошее, потому что кино выманивает людей из дому, а то сидели бы в своих гостиных. Но деньги делаются на рекламе, попкорне и напитках. Все остальное не окупается».
Я отхлебнул бордо и тут с ужасом заметил, что мсье Траппатен обратил на меня внимание. Он встал и, грузно переваливаясь, подошел к моему столику. Красная физиономия закачалась, точно китайский бумажный фонарь, прямо перед моим носом.
– Надо же! Мсье Боннар! Вот так сюрприз, – сказал он. – Long time, no see
[38]
, хо-хо-хо-хо!
Сосредоточенно наблюдая движения его толстых губ, то открывавшихся, то захлопывавшихся, точно рот марионетки, я промычал в ответ что-то неопределенное.
– А ведь я недавно о вас вспоминал, я не шучу. Маленькое «Синема парадиз»… – Он покачал головой. – Дело-то у вас пошло, а? Читал в газетах, как же. Вот это я понимаю, это называется хорошо отхлебнуть из бутылки, верно? – Его губы скривились в одобрительной ухмылке.
При последних его словах я перевел сосредоточенный взгляд на бутылку. Он этот взгляд не упустил.
