Его обогнули бесшумные тени. Сделав над собой усилие, Артем загнал переживания в дальний угол. Потом можно будет разобраться со сложностями внутреннего мира, сейчас же надо действовать. Он не имеет права предаваться всяким мерихлюндиям хотя бы потому, что отвечает за тех людей, которых повел за собой.
Артема тронули за рукав. Касаи? Да, это он. Касаи что-то пытался объяснить Артему жестами. Артем понял: он показывает, чтобы Артем взял фонарь, откатил дверь и остался с фонарем у порога, а они все сделают сами. Видимо, яма-буси понял, что происходит с большим белым человеком, и решил его пощадить... Да нет, сам себя поправил цирковой акробат, дело, конечно же, не в благородстве души Касаи, а в здравом расчете — сейчас у Артема может дрогнуть рука, неверный же удар одного человека чреват большими неприятностями для всех. Да, наверное, Касаи прав. И нечего Артему изображать из себя невозмутимого героя боевика, можно доизображаться до непоправимой беды. Артем кивнул и взял фонарь.
Дверь отъехала со слабым шорохом, и Артем уловил запахи, свойственные мужскому жилищу: едкий запах пота и аромат луковой отрыжки. И звуки были под стать: крепкий здоровый храп, невнятные сонные бормотания, тихое похрустывание соломенных тюфяков, на которых ворочались караульные.
В тусклом свете фонарика-гандо Артем видел, как работали бойцы его отряда. Касаи метнулся от двери налево, Фудзита — направо. Оба склонились над лежавшими людьми. А их было в комнате пятеро. Наверное, один — начальник караула, четверо — караульные. А тот, что лежит в коридоре, не иначе, был у них кем-то вроде дневального, в чьи обязанности входило вовремя будить смену и начальника караула.
В руке у Касаи в тускло-желтом свете фонарика-гандо блеснули оба лезвия о-но-гама
[69]
(любимые им стрелки и звездочки в такой ситуации, ясное дело, не годились). Фудзита действовал кинжалом-танто.
Артем держал фонарь в левой руке, стоя на пороге и наблюдая как за происходящем в комнате, так и за коридором. Правая его рука сжимала танто — он был готов в любой момент метнуть кинжал или, отбросив фонарь, рвануться вперед на помощь. Но помощь не потребовалась.
Человек другой эпохи беспокойно метался в душе Артема, человек других взглядов на жизнь и смерть. Этот человек не мог спокойно смотреть, как хладнокровно режут спящих. («А не ты ли однажды видел рядовой случай на дороге, — заговорил внутренний голос, — когда проезжающий по ней самурай снес голову идущему навстречу крестьянину. Судя по тому, как самурай потом любовно рассматривал свой клинок, он только что получил выкованную катану от мастера-оружейника. А катана не считается оружием, покуда не попробовала крови. Самурай, видимо, не мог дотерпеть до ближайшего сражения. Да и зачем терпеть, спрашивается, когда вон идет крестьянин! Не человек же идет. Ты не забыл, что эти вот самураи полноценными людьми признают только равных себе или стоящих выше них на иерархической лестнице, а всех, кто находится ниже, приравнивают к домашней скотине — дескать, да, приносят пользу, но ценности большой не представляют? И по-другому самураи мыслить не могут. Не оттого, что они все как на подбор прирожденные палачи, просто эпоха такая на дворе — грубая, жестокая, простая, напрочь лишенная справедливости в твоем понимании этого слова. Эта эпоха диктует суровые законы, с младых ногтей воспитывает в своих детях определенный склад мыслей, который уже не переделаешь. А в тебе, дорогой мой внешний голос, еще колосятся взгляды эпохи прав человека и всяких там "Амнисти интернэшенл". Пора отвыкать...»)
Один из караульных забился в агонии, хрипя, колотя руками и ногами по полу. Он разбудил остальных — их оставалось двое. Они мигом вскочили, хватая лежавшие рядом с ними мечи.
Касаи бросил на пол о-но-гама и пружиной выпрямился. Две руки синхронно нырнули к поясу и тут же синхронно взмыли вверх, выбрасывая звездочки. Оба самурая повалились, схватившись руками за горло и сипя. Все это заняло от силы секунды две, а то и меньше. Никто ничего толком не успел: Артем не успел поставить на пол фонарь-гандо, Фудзита успел только повернуться в сторону опасности, оба самурая спросонья вряд ли успели даже сообразить, что происходит и где враг, а если что-то и успели заметить — то только стоящего в дверях человека с гандо. Последний, то бишь Артем, выходит, тоже сослужил полезную службу — привлек к себе внимание.
Итак, здесь они управились. Теперь необходимо было выяснить, как дела у других. Вроде бы однажды Артему послышался вскрик, а в следующий раз — звон металла. Но все это были не критические звуки, не те, которые способны переполошить людей в замке.
Тройка во главе с Артемом выскользнула в коридор. Артем шел первым и нес фонарь-гандо. Держались друг за другом. Так дошли до поворота.
Из-за поворота выскочил человек в распахнутом кимоно. В руке он держал катану. Увидев перед собой людей в черных одеждах, ни мгновения не раздумывая, бросился на них.
Артема сильно толкнули в плечо — он отлетел к стене, едва не выронив фонарь. Навстречу самураю вылетел Касаи. Он подставил под катану (высота коридора позволяла замахнуться мечом) о-но-гама.
Лезвие катаны вышибло искру из серповидного кастета и изменило траекторию, но задело плечо Касаи. Яма-буси, словно бы не заметив ранения, крутанулся на месте немыслимым образом и всадил полумесяц о-но-гама в живот противника. Самурай, подломившись в коленях, выронил катану и упал на пол.
«Почему он не кричал? У него же было время», — с недоумением подумал Артем. Наверное, самурай посчитал позорным кричать во весь голос и звать на помощь. Или же попросту не сообразил, что нужно делать.
А из-за поворота выбежал Такамори. Увидев лежащего на полу, остановился.
— Хвала богам! — с облегчением выдохнул он. Раз нарушает режим молчания, значит, с теми покончено, догадался Артем. Но все же спросил:
— Как?
— Теперь все. Этот, — Такамори показал на человека в коридоре, — последний. Огуро убит.
«Огуро убит, — машинально повторил про себя Артем. — Двенадцатилетний пацан. Я же говорил Такамори — нельзя брать детей!» Но это для Артема он был ребенком. В глазах яма-буси ребенок, которому двенадцать, считается уже вполне взрослым и самостоятельным. К тому же, если клану будет нужно, Такамори и семилетнего бросит в бой. И дело не в бессердечии. Нет детей, нет женщин, стариков и больных, когда дело касается выживания клана.
— Как ты? — спросил Артем, поднося фонарь к Касаи.
Тот держался за раненое плечо.
— Глубоко, но кость цела.
— Я взгляну, — сказал, подходя, Такамори. Посмотрел, раздвинув пальцами разрезанную ткань. — Плохо. Очень глубоко. Вытечет много крови. Надо перетянуть.
— Останешься здесь, — принял решение Артем. — Все равно кому-то оставаться.
«Хотя Касаи нам будет чувствительно недоставать», — подумал гимнаст.
— Сумеешь справиться сам?
— Да, — ответил Касаи.
