Артем с радостью осознал, что зажег для себя потухший было фонарь надежды. Он почувствовал, как настроение выравнивается. Подтверждением тому стали посетившие его игривые мысли: «На таком бережку самое то баньку срубить. Да сигать прямо из парилочки в пруд ледяной». Есть, есть выход, не безнадега… Он снова погрузился в пучину озерную, сплавал за водопад, там побарахтался в пенящейся от струй воде, окончательно замерзнув, выбрался на берег и обнаружил на берегу гостя.
Вернее, гостью.
Девушка по имени Омицу сидела на камушке возле его одежды, болтала в воде прутиком и бесцеремонно глазела на выбирающегося из воды догола раздетого мужчину. А когда тот выбрался, склонила голову набок и спросила с неприкрытой игривостью в голосе:
— Зачем ты тратишь силы понапрасну, Ямамото-сан? Неужели ты не можешь придумать, куда их деть?
Кхм… Ну что тут скажешь? Экие, оказывается, разбитные эти японки, а он-то, наивный акробат, думал, что они — сама воплощенная скромность.
— Смысл этого с виду бестолкового занятия заключается в том, чтобы помыться на ночь. — Отвернувшись (давали о себе знать предрассудки и условности прежней жизни), Артем принялся крепко и сильно растирать тело гимнастическим трико, как полотенцем. — Привыкли мы у себя так, понимаешь…
Артем закончил вытираться, обернул полотенце вокруг чресел, оглянулся, наклонился за одеждой.
— Ты хорошо сложен, — вдруг сказала японка, пристально и бесцеремонно разглядывая его. Похоже, ее мысли были заняты чем-то совсем другим, чем выслушиванием гайдзинских ответов. Омицу вытащила прутик из воды, хлестнула им по круглому серому валуну — в стороны полетели крупные брызги, похожие на прозрачные, играющие с лунным светом виноградины. — А на твоем острове у тебя была жена, гайдзин?
— Не зови меня словом гайдзин, обижусь. У меня замечательное имя — Ямамото. И жены у меня, у Ямамото, нет.
— А дети?
— Тоже нет, — отвечал Артем.
— Ни одного?
— Ни одного.
— Как так получилось, ты уже не мальчик и не юноша, ты зрелый мужчина и не сделал ни одного ребенка?
— На нашем берегу к зачатьям, то бишь к деланью детей, относятся очень серьезно, — сказал Артем, одеваясь.
— Зачем относиться серьезно к тому, что проще простого, — пожала плечами японка. — Ты знаешь, Ямамото, что я думаю?
— Нет.
— Я тоже искупаюсь.
Поди постигни причуды женской логики, особенно если это логика японок предыдущих столетий…
— Ты подождешь меня? — сказала Омицу и стала быстро раздеваться.
Ну как можно ответить «нет», когда девушка просит? Конечно, «да».
Избавиться от одежд много времени у Омицу не заняло. Хотя бы потому, что в ее наряде напрочь отсутствовали застежки, кнопочки, хитрые крючочки. Равно как отсутствовало и нижнее белье.
В свою очередь Артем тоже не стал отворачиваться, тем более что этого от него никто и не требовал, даже из чистого кокетства, то есть когда предупреждают игриво «не подсматривай», сами желая прямо противоположного. Артем не пялился, конечно, в откровенную, однако украдкой, понятное дело, посматривал.
Ее фигурой можно было любоваться. Все ладненько, все в пропорцию, девочка крепкая и гибкая. Чувствовалось, что она легко может сделать сальто назад, ежели, конечно, этому обучена, а если не обучена — без труда можно обучить, было бы зачем. «Это, конечно, кому что нравится, — напомнил о себе внутренний голос. — Кому подавай стройненьких козочек, кому — всенепременно рубенсовских женщин».
Омицу окунулась в озерцо без боязни, предварительно не пощупав воду ногой. А чего ее щупать, когда и так понятно, что холоднющая, когда и так понятно, что обожжет. Но лесным жителям, думается, не привыкать — теплой водой они если и моются, то по великим праздникам.
Омицу купалась недолго. Окунулась с головой два раза и пулей выскочила из воды. Наклонилась, взяла лежащую поверх груды одежды меховую безрукавку, протянула Артему:
— Помоги мне растереться.
Артем не мог отказать женщине в подобной малости. Он обмотал руку меховой безрукавкой и заработал со всем прилежанием, потому что уж никак не желал, чтобы такая симпатичная девушка слегла с простудой.
— Не сильно? Может, потише? — спросил он, увидев, как от его стараний мгновенно покраснела кожа.
— Хорошо-о, — блаженно выдохнула Омицу. — Если можешь сильнее, делай сильнее. Я люблю, когда меня мнут руками, как глину. А потом ты ляжешь, а я похожу по тебе пятками. Это очень здорово разминает.
— Буду ждать с нетерпением. А ты тоже хорошо сложена, — Артем вовсе не возвращал комплимент из вежливости, он был вполне искренен. — У вас не в ходу легенда о женщинах-воинах, обходящихся без мужчин? В наших легендах их называют амазонками, они тоже живут в лесах, днями напролет воюют и охотятся. Я всегда представлял их себе похожими на тебя — гибкие и сильные. Наверное, они тоже купаются в горных озерах.
— Как ты странно говоришь, — сказала Омицу. — Если я тебе нравлюсь, почему так прямо и не сказать? Ты хвалишь мою фигуру, но смотришь сейчас не на нее, а в сторону. Почему?
— У нас не принято откровенно разглядывать женщину, с который ты едва знаком. У нас делается так: сперва ты даешь женщине понять, что она тебе нравится, потом ждешь, когда она тебе даст понять, что и ты ей небезразличен, потом…
— …мужчину укусит змея или женщина найдет другого. Странный у вас берег. Слова похожи на разноцветные перья, а с делами вы неторопливы, как древесная улитка на ветке. Зачем тянуть, не понимаю? И легенды у вас глупые. Зачем обходиться без мужчин, когда с мужчинами лучше.
Свои слова японская девушка незамедлительно подтвердила делом. Она прильнула к большому белому мужчине, запустила руки ему под куртку и, гладя живот, с подначкой стрельнула взглядом снизу вверх.
Да особо и не надо было подначивать! Когда ты молод и здоров, когда рядом с тобой обнаженная, симпатичная и молодая девушка, и не просто рядом, а ты касаешься ее, да еще как касаешься, то здоровые мужские инстинкты требуют своего, потому что ничего другого они требовать не умеют, а возражений и доводов разума не приемлют… Словом, случилось то, что должно было случиться, к чему дело и шло.
Сперва состоялся поцелуй. Да, неромантическое слово «состоялся» годилось как нельзя лучше. Потому что столь неподдельное удивление, какое отразилось на лице Омицу, можно испытать лишь столкнувшись с чем-то впервые в жизни. В ее глазах читался немой вопрос: «Что ты со мной делаешь?» И тем не менее она не стала противиться, она смело пошла навстречу странным привычкам большого белого человека: позволила целовать себя в губы, дала их раздвинуть, позволила проникнуть в себя мужскому языку, стала отвечать. И… отвечала все охотней. Занятие ей явно пришлось по вкусу.
«Впрочем, ничего удивительного, — пришло вдруг в голову Артему. — В их первобытной жизни такие изыски, как поцелуи, ни к чему. Как, думается, ни к чему вообще все, что прямо не служит продолжению рода».
